кладет трубку обратно, но руку не убирает, напряженно ждёт. Телефонные звонки бывают разными. Иногда судьба словно делает пальцами вот так – щёлк! – и твоя жизнь никогда не будет после этого прежней. Когда девушка перезванивает, любопытство уже не на шутку одолело Лидию Николаевну.

– Маша, а вы не можете завтра приехать ко мне? – приглашает она девушку. – Я вас чаем напою…

  И Лидия Николаевна жирным чёрным фломастером записывает Машин номер в потрёпанную школьную тетрадку, где почти на каждой странице – по длинному ряду крупных неровных цифр с такими же крупно выведенным сверху именами: «СВЕТА», «ЛЮСИ», «СЕРЁЖА».

  Закончив разговор, старуха спешит к телевизору, усаживается вплотную к экрану и прикрывает глаза в ожидании сериала. Она часто засыпает, слушая его натужные, высосанные из пальца диалоги, но сериал хотя бы вносит осмысленность и распорядок в её одинокую жизнь.

  Пока что передают сводку городских новостей. Трое пострадавших в автомобильной аварии, один водитель скончался. Серёжа часто по этой улице ездит.

«Только бы не Серёженька, – привычно умоляет неизвестно кого Лидия Николаевна, массируя свою впалую грудную клетку. – Лучше я вместо него умру!» Но она так же быстро успокаивается. Сегодня её главными мыслями будут мысли об Асе Грошуниной.

  2.

  «В эту страну можно попасть, топнув ногой возле замурованной лестницы чёрного хода, тогда лестница продолжиться, сказала я, и Лида сразу попросила: «Покажи». Мы полезли на чердак… не знает, что я подобрала ключ… жёлудь из маминой пуговичной шкатулки. Мама говорит, он мёдный, но пусть это будет золотой жёлудь королевы. Я сказала Лиде, что мы должны его найти во что бы то ни стало.

  На чердаке она расшибла коленку и испугалась, но потом ей понравилось. Вечером делали карты, писали расписки кровью в вечной дружбе. Айша и Лижбэ, охотницы за золотым жёлудем. Лидка отказывалась прокалывать палец, но я сказала, что если она такая трусиха…

 Мария Ивановна посадила меня с Мальковым, чтобы я на него влияла. Он весь урок пугал меня своим перочинным ножиком. Дома я плакала. Папа посмеялся, что я боюсь коротышку, который мне по плечо. Да не боюсь я его! Но не могу драться, мне жалко любого человека… Папа принёс подушку, и я по ней молотила изо всех сил. «Вот, барышня, тренируйся пока. И завтра так поступишь, если он снова полезет. Никогда не уступай наглецам».

  «… У нас появилось метро! Мальчишки устроили в честь этого «салют» – выбрасывали из окна в школе подожжённые газеты. А я на открытии станции «Парк культуры» видела самих (вымарано) и (вымарано)!!!

Народа почти не было, в основном дети стояли, когда оба вышли из машины и совсем рядом со мной прошли! Я ожидала увидеть румяных великанов, ведь на портретах они выглядят такими здоровяками, а они оказались маленькими и жёлтыми… Да, ещё новость! Зиновьев и Каменев теперь – враги народа. Мария Ивановна приказала зачеркнуть их лица в учебнике…

  … второй день гости, танцуем под новый патефон, который подарил дядя Юра. Мама всё время ставит «Гавайскую румбу», а мне нравится «Арабелла». Дядя Юра пригласил меня на танец и поклонился, как взрослой.

  А потом я накинула на себя мамину лису, надела папину шляпу, взяла лампу и исполнила «Тюх-тюх, разгорелся наш утюг” из «Весёлых ребят». Лампа разбилась, мама сказала: «Аська в своём репертуаре. Всё пополам да надвое». Но я хотела, как Орлова…

  Шумели сильно, и Домна своего Михеича несколько раз присылала. Папа налил ему водки, тогда Домна сама пришла, водку обратно со злостью на стол поставила, а Михеича утащила. Смешно, как он её боится.

Потом папа кружил меня… Обращается при всех, словно с маленькой. Потом мама танцевала с дядей Юрой и пела: «И столяр меня любит, и маляр меня любит, любит душечка-печник, штукатур и плиточник»… Не люблю, когда родители пьяные.

  .... потому что не так сильно скучаю по Марсову полю. Хотя Ленинград всё равно лучше. Дядя Юра обещал подарить нам дрессированную овчарку из НКВД! Это за то, что папа выдал им очень опасных преступников, убежавших со стройки канала возле его хозяйства. Преступники хотели спрятаться в сарае, их там и поймали. Страшно подумать, какие ещё преступления эти люди могли совершить, если бы их побег удался…»

– Старьё берем, старьё берём, – старьёвщик стоит во дворе со своим огромным мешком. – Костей, тряпок, бутылок, банок!

  Лида поднимает голову от разложенного на широком подоконнике домашнего задания и щурится на яркое солнце. Когда-то она боялась, что старьёвщик утащит и её.

  Вот Насониха с третьего этажа несёт ему галоши с красной подкладкой, и принимается торговаться, словно рваные галоши имеют ценность. Неожиданно соседка вскрикивает: по улице пулей пронёсся, ударившись о коленки Насонихи, дворовый рыжий кот, а вдогонку за ним – шпиц Кнопс.

  Лида смеётся и сажает кляксу на почти законченное домашнее задание. Какая неприятность! Она чертыхается и быстро оборачивается – не слышала ли мать. В их доме «чёрные» слова не в чести. Потом хватает промокашку и так сосредоточенно прикладывает её уголок к испорченному листу, что даже кончик языка высовывает от усердия.

  Переулок называется Тёплым. Рядом – веками нахоженные, наезженные, намоленные места, стены Новодевичьего монастыря.

  Дом Семилетовых стоит рядом с мрачными корпусами «Красной Розы». Из открытых окон фабрики несется беспрерывный шум станков. Мать Лиды успела поработать там ткачихой, когда фабрика ещё принадлежала французу Жиро. Но потом она вышла замуж за такого же выходца из подмосковной деревни и стала «полукультурной», как сама себя называет, домохозяйкой.

  В эту комнату без особых удобств на первом этаже родители въехали ещё до рождения Лиды. После революции уже почти двадцать лет прошло, а Семилетовы до сих пор волнуются, что живут в чужой квартире (авось, господа не выгонят, когда вернутся).

  Комната перегорожена надвое шкафом. На одной половине – огромный сундук с пронафталиненными вещами, этажерка с Лидиными учебниками, покрытый белоснежными чехлами диван и круглый стол, на котором сейчас сидит отец, Николай Иванович Семилетов.

  На другой половине – большая родительская кровать с горой подушек под белыми кружевами, икона с обгорелыми венчальными свечами за стеклом, видавшая виды швейная машинка «Зингер» с наваленной на неё грудой кусков чёрного драпа, на котором белеют намётки и нарисованные острым сухим обмылком линии. Под стрёкот машинки, управляемой умными отцовскими руками, эта беспорядочная груда скоро превратится в дорогое мужское пальто.

  Из украшений в комнате – лишь настенная полочка, по которой не первый год шествует унылая процессия разнокалиберных слоников, и тяжёлый мутноглазый стеклянный шар на комоде, рядом с таким же