Александр промолчал в ответ — ему нечего было сказать. Сказать «нет» — значило солгать, сказать «да» — усугубить вину.

— Ты дал мне слово, — напомнил Ярослав. — Ты обещал!

— Прости, отец, — пробормотал княжич и, наконец, не выдержав тяжелого отцовского взгляда, опустил голову. — Прости меня!

Ярослав приблизился к сыну и сделал то, чего тот никак не ожидал: ухватив за плечи, притянул к себе и крепко обнял. Пораженный Александр замер, уткнувшись носом в широкую грудь отца и слыша биение его сердца: никогда Ярослав не обнимал своих сыновей! Выросший без ласки Александр и не ждал её, приученный довольствоваться холодным вниманием и редкими похвалами за заслуги.

— Сын! Сын! — глухо произнес Ярослав.

Порывисто вздохнув, князь отстранил Александра так же резко, как и заключил в объятия. Отступив, Ярослав вернулся в кресло, поглядел на княжича из-под нахмуренных бровей и сказал:

— Потому только не накажу тебя — что сообразил ты про новугородскую сотню весьма удачно. За смекалку тебя хвалю. Но учти, Олекса, ежели еще раз нарушишь данное мне слово — взбучку всю оставшуюся жизнь помнить будешь! Уразумел ли?

— Уразумел, отец, — тихо ответил княжич.

— Теперь ступай. Отдохни, сил набирайся.

Александр всё глядел на отца широко распахнутыми глазами и не сразу двинулся с места. Он был так взволнован, что кружилась голова; душа рвалась к отцу — в его объятия, чтобы снова ощутить то неожиданное тепло и силу рук. Эта вырвавшаяся у Ярослава искра чувств, поразила Александра: значит, отец любит его?

— Ступай уже, не стой истуканом, — повторил веление князь Ярослав.

Княжич склонился в поклоне, повернулся и вышел из горницы. Ничего не замечая вокруг себя, Александр прошел по терему, вышел на крыльцо и остановился там. Его окликнул Мусуд, но мальчик не обратил на него внимания и взглянул на татарина только тогда, когда тот в беспокойстве схватил его за руку.

— Ты чего, Олекса? — спросил Мусуд озабоченно. — Будто сам не свой!

Александр покачал головой и произнес спокойно:

— Ничего, Мусуд. Не тревожься.

Возвращение в сознание было для Звяги Рудницы мучительным.

Семь дней вожак ушкуйников находился между жизнью и смертью, плутая в лабиринтах потустороннего мира, окутанного сизым туманом и полного неясных звуков. Звяга видел в тумане то неподвижные каменные изваяния, замершие в вечности, то живых людей, движущихся, охваченных стремлениями, желаниями и не замечающими того, что они блуждают в липком и бесконечном сизом мареве. И сам ушкуйник плутал, не ведая дороги, пока, наконец, туман не стал рассеиваться, освобождая его — и Звяга вспомнил всё…

…Вспомнил, как, перебросив заплаканного княжича Ростислава на своё седло, он направил коня к лесной чаще, где скрывался боярин Водовик. Мальчишка не сопротивлялся и Звяге казалось, что дела его обстоят как нельзя лучше. Еще немного — и он скрылся бы за спасительными деревьями! Но горло вдруг пронзила такая неожиданная и оглушающая боль, что все мысли разом вылетели из головы Звяги Рудницы. Кровь ударила в нос, пеной забурлила в горле, не позволяя сделать и крохотного вдоха, тело стало непослушным, будто тряпичным и Звяга бессильно вывалился из седла. Он лежал на земле, не чуя ни рук ни ног… А потом — тьма, глубокая, всепоглощающая…

«Неужто я жив?» — подумал Рудница, едва разлепив веки. Над его головой находился полотняной полог, чувствовалась легкая качка и плеск воды.

— Ну что? Погостил на том свете, решил к нам воротиться? — раздался добродушный бас. Над Звягой склонился Илька Бык, исполинского роста ушкуйник, ударом кулака вбивавший гвозди в дерево, а врагов — в землю. Большим умом Илька не отличался, но ратоборствовал отменно — за что Звяга им особенно дорожил и называл другом.

Вожак ушкуйников попробовал было выдать из себя слово, да чуть не задохнулся от боли.

— Э-эй! — покачал головой Илька Бык. — Ты, батя наш, говорить пока не вздумай. Стрела тебе горло насквозь пробила, только чудом ты дышать не перестал! Вот заживет — тогда и наговоришься… Эх, батя, почему ж меня рядом с тобой не было, а?

Действительно, там, на речном берегу, где зацепила Звягу коварная стрела, Ильки рядом с ним не было. Три многовесельных ушкуя, старшим над которыми Ильку Быка поставил Рудница, задержались в низовьях Волаги; там Илька по поручению вожака распродал то, что ушкуйники нажили разбоем.

— Был бы я там — всё б по-нашему получилось, — вздыхал Илька. — Все ж думали, что тебя насмерть свалило! Выждав, когда княжьи ратники уехали с княжичем и Водовиком, ночью братья-ушкуи тебя нашли, чтоб предать земле по-божески. А ты жив еще! Оттащили они тебя на ушкуй, стрелу вынули да рану перевязали. Три ночи назад и я подоспел — с тех пор и сижу рядом с тобой, караулю. Эх, батя, батя!

Звяга Рудница пошевелил рукой, и, убедившись, что она его слушается, поднял её, желая в знак благодарности возложить её на голову преданного слугу. Илька, поняв намерение вожака, со слезами взял его ладонь и прижал к своему лбу. Затем Звяга выразительным жестом указал на свою рану.

— О ней спрашиваешь? — Илька достал два обломка стрелы: один с красивыми соколиными перьями, другой с длинным изящным наконечником из каленой стали. — Это она-родимая тебя, батя, свалила. Сразу видно: особенная, бронебойная, убить подобной — как клеймо именное поставить! Такие стрелы себе только богачи позволить могут. Ушкуи сказывали, что во вражеском отряде сын переяславского князя Ярослава был — молокосос еще, но с тем еще ратным норовом! Только он тебя, батя, такой стрелой мог подрезать!

Вожак взял у него обломок стрелы, не сводя с неё взгляда.

— А Водовика князь повесил, — продолжил Илька Бык. — Прямо в Торжке вздернул — так соглядатаи сообщили.

Судьба боярина Водовика Звягу не волновала — он думал о сыне князя Ярослава. Всю жизнь он, вожак ушкуйников, провел в ратоборстве: ходил на ушкуях по Волаге, по Хвалынскому морю, без страха бился, грабил, огнем жег, кровь лил — за то ему и дали прозвище «рудница», что значило «кровавый». За то и знали его — Звягу Рудницу — и на русских землях, и на булгарских, и на персидских! Сколько противников — сильных, умелых, коварных — восставало супротив него! И каждого Звяга уважил — кровь пустил да на тот свет отправил. А тут… Какой-то мальчишка! Пусть даже княжий сын, но всё-таки слабый и неопытный мальчишка!

«Всеми богами клянусь, — думал с ледяной яростью Звяга Рудница, — что найду этого выродка княжеского рода. Найду, и — пусть небеса будут свидетелями! — верну