«Ну, — говорит пожатие плеч Кобаяши, — я тут ничего не могу поделать…»

Якоб откладывает в сторону перо и изучает ответ первого министра.

— Как отвечать Эдо про павлиньи веера? — спрашивает Ивасе. — «Да» может помочь…

— Почему мои петиции должны ждать, — вопрошает Ворстенбос, — решения императорской власти, и в то же время свита чего‑то хочет, а мы обязаны что‑то делать? — Он щелкает пальцами. — Этот министр полагает, что павлины — голуби? Может, еще несколько ветряных мельниц порадуют его просветленный взгляд?

— Павлиний веер, — говорит Кобаяши, — очень хороший подарок первому министру.

— Мне надоели, — Ворстенбос обращается с жалобой к небесам, — надоели эти проклятые… — он стучит свитком по столу, и японцы ахают от такого неуважения к посланию из Эдо, — …«знаки внимания». По понедельникам чистильщик помета сокола магистрата просит рулон бангалорского ситца, по средам дрессировщику старейшей обезьяны в городе нужна коробка перчаток, по пятницам его светлость Такой-Сякой из Такого-Всякого восхищается столовым набором с ручками из китовой кости. Он влиятельный друг иностранцев, так что, тру — ру — ру — ру, мне остается оловянная ложка. А когда нам нужна помощь, где все эти «влиятельные друзья иностранцев»?

Кобаяши наслаждается победой, упрятав ее под грустную маску сочувствия.

Якоб решается рискнуть:

— Господин Кобаяши?

Главный переводчик смотрит на клерка с неопределенным статусом.

— Господин Кобаяши, ранее, при продаже черного перца, произошел некий инцидент.

— Черт побери, — восклицает Ворстенбос, — каким боком этот черный перец связан с нашей медью?

— Je vous prie de m’excuser, monsieur, — уверяет Якоб своего начальника, — mais je crois savoir ce que je fais[37].

— Je prie Dieu que vous savez, — предупреждает его директор. — Le jour a déjà bien mal commencé sans pour cela y ajouter votre aide[38].

— Видите ли, — Якоб обращается к Кобаяши, — господин Оувеханд и я поспорили с одним торговцем о китайских иероглифах — кондзи, так, мне кажется, их называют?

— Кандзи, — говорит Кобаяши.

— Извините, кандзи — для цифры десять. В Батавии от китайского купца я выучил несколько цифр, и, скорее всего, он неразумно использовал мои ограниченные познания вместо того, чтобы обратиться в Гильдию, где бы нам дали переводчика. Страсти разгорелись, и, боюсь, обвинения в нечестности могут быть предъявлены одному из ваших соотечественников.

— Какая… — Кобаяши предчувствует приближение еще одного унижения голландцев, — …кандзи вызвала сомнения?

— Но я сказал Оувеханду: нет, настоящая кандзи для «десяти» рисуется так:

— Видите ли, господин Оувеханд сказал, что кандзи для обозначения «десяти»… — с напускной неловкостью Якоб рисует иероглиф в своем блокноте, — … рисуется так…

— Но я сказал Оувеханду: нет, настоящая кандзи для «десяти» рисуется так:

Якоб рисует неровно, преувеличивая свое неумение.

— Торговец клялся, что мы оба не правы. Он нарисовал… — Якоб вздыхает и хмурится, — …крест, мне кажется, такой:

— Я не сомневался, что торговец нас дурит, и сказал ему об этом. Не сочтет переводчик Кобаяши за труд объяснить мне, кто из нас прав, а кто нет?

— Число господина Оувеханда, — Кобаяши указывает на верхний знак, — это «тысяча», не «десять». Число господина де Зута тоже неправильное: оно означает «сто». Это, — он указывает на крест, — от плохой памяти. Торговец нарисовал вот что… — Кобаяши поворачивается к одному из писцов за кисточкой. — Это «десять». Две линии, да, но одна вертикальная, а другая — поперек…

Якоб виновато стонет и пишет цифры 10, 100 и 1000 рядом с рисунками. — Значит, они и есть правильные иероглифы для этих чисел?

Осторожный Кобаяши еще раз изучает числа и согласно кивает.

— Я чрезвычайно вам благодарен за помощь, — говорит Якоб и кланяется главному переводчику.

Кобаяши обмахивается веером.

— Больше нет вопросов?

— Только один, — продолжает Якоб. — Почему вы сказали, что первый министр сегуна запросил одну тысячу павлиньих вееров, когда в соответствии с номерами, которым вы меня только что научили, в письме указана более скромная сотня? — взгляды всех присутствующих следуют за пальцем Якоба, остановившимся на кандзи «сто» на свитке.

Над столом повисает могильная тишина. Якоб благодарит Бога.

— Тили — бом, тили — бом, — произносит капитан Лейси, — загорелся кошкин дом.

Кобаяши тянется к свитку.

— Письмо сегуна не для глаз клерка.

— Конечно нет! — взрывается Ворстенбос. — Это письмо для моих глаз, моих! Господин Ивасе, теперь вы переведите это письмо, чтобы мы могли проверить, сколько нужно вееров — одна тысяча или одна сотня Совету старейшин и девять сотен господину Кобаяши и его сообщникам? Но прежде, чем вы начнете, господин Ивасе, напомните мне: какое наказание полагается за умышленно неверный перевод приказа сегуна?!

За четыре минуты до четырех часов Якоб прикладывает промокательную бумагу к исписанному листу гроссбуха, лежащего на его столе на складе «Дуб». Выпивает очередную чашку воды, которая до последней капли выйдет потом. Затем клерк поднимает промокательную бумагу и читает заголовок: «Приложение 16. Истинное количество японской лакированной посуды, экспортированной из Дэдзимы на Батавию, не задекларированной в транспортных накладных, датированных 1793–1799 годами». Он закрывает черную книгу, закрепляет скобы и кладет ее в папку.

— Пока остановимся, Ханзабуро. Директор Ворстенбос вызвал меня на прием к четырем часам. Пожалуйста, отнесите эти бумаги господину Оувеханду в офис.

Ханзабуро вздыхает, берет бумаги и в тоске покидает склад.

Якоб выходит вслед за ним, закрыв ворота на замок. Облепляющий воздух полон летящей пыльцы.