— Вы помните свой первый визит на Дэдзиму?

— Очень хорошо помню! Перед тем, как Огава Мимасаку взял меня в семью. Как‑то раз учитель говорит: «Сегодня мы идем на Дэдзиму». Я… — Огава хватается за сердце и мимикой демонстрирует восторг. — Мы пошли по Голландскому мосту, и мой учитель сказал: «Это самый длинный мост, который ты когда‑либо пересечешь, потому что он — между двумя мирами». Мы миновали ворота, и я увидел великана из сказки! Нос огромный, как картошка! Одежда не с завязками, а с пуговицами, пуговицами, пуговицами, и желтые волосы, как солома! И плохо пахнет. Прямо тут же, удивленный, я в первый раз увидел куронбо — черных парней с кожей, как у баклажана. Затем иностранец открыл рот и сказал: «Шффгг-евинген-флиндер-васшен-моргенеген!» Такой был голландский, который я изучал! Я все кланялся и кланялся, а учитель стукнул меня по голове и сказал: «Представься, глупый бака!» — я и сказал: «Меня зовут Созаемон Дегозаимсу погода спокойная сегодня благодарю вас очень хорошо». Желтоволосый гигант засмеялся и говорит: «Ксссфффккк шевинген — певинген!» — и показывает на красивую белую птицу, которая шла, как человек, и была высокая, как человек. Учитель сказал: «Это страус». Затем еще чудеса — животное большое, как дом, весь свет загородило; ниоро — ниоро — нос оно погружает в ведро и пьет, и водой стреляет! Учитель Огава сказал: «Это слон», — а я спросил: «Зо?», а учитель ответил: «Нет, глупый бака, это слон». Потом мы увидели какаду в клетке, и попугая, который повторял слова, и увидели странную игру с палками и шарами на столе, которая называется бильярд. Кровавые языки лежали на земле — здесь, там, там, там: плевки с соком бетеля малайских слуг.

— А что, — Якоб не может не спросить, — слон делал на Дэдзиме?

— Батавия послала его в подарок сегуну. Но магистрат отправил в Эдо сообщение, что слон много ест, поэтому в Эдо посовещались и отказались от подарка. Компании пришлось взять слона обратно. Очень скоро он умер от загадочной болезни…

Слышен топот спешащих шагов по лестнице Сторожевой башни: это посыльный.

Якоб догадывается по реакции Ханзабуро, что тот принес плохую весть.

— Мы должны идти, — говорит ему Огава. — Грабители в доме директора Ворстенбоса.

— Сейф слишком тяжел для грабителей, — объясняет Унико Ворстенбос толпе, набившейся в его личные покои. — Они притащили его сюда и принялись вскрывать молотом и зубилом: взгляните, — он показывает кусок тикового дерева от рамы сейфа. — Пробив достаточно большую дыру, они вытащили добычу и скрылись. Это были не простые воришки. Они принесли нужные инструменты. И точно знали, за чем пришли. У них были шпионы, помощники и навыки, чтобы разбить сейф в абсолютной тишине. Кто‑то им помогал и у Сухопутных ворот. Короче говоря… — директор уставился на переводчика Кобаяши. — …им помогли.

Полицейский Косуги задает вопрос.

— Расследователь спрашивает, — переводит Ивасе, — когда вы видели в последний раз чайник?

— Утром. Купило проверил, не повредило ли его землетрясение.

Полицейский тяжело вздыхает и оглядывает комнату.

— Расследователь говорит, — переводит Ивасе, — что раб был последним, кто видел чайник на Дэдзиме.

— Грабители, — восклицает Ворстенбос, — были последними, кто видели его!

Переводчик Кобаяши склоняет набок проницательную голову.

— Сколько стоил тот чайник?

— Исключительное мастерство исполнения, серебряное листовое покрытие по нефриту — и за тысячу кобанов не купишь другого такого! Вы же сами видели его. Он принадлежал последнему правителю Китая династии Минь — императору Чжу Юцзяню, насколько я помню. Старинная вещь, второй такой не найти: кто‑то, конечно же, рассказал о ней грабителям, дьявол выдери им глаза.

— Император Чжу Юцзянь, — замечает Кобаяши, — повесился на пагодном дереве[35].

— Я позвал вас сюда не для уроков по истории, переводчик!

— Я очень надеюсь, — объясняет Кобаяши, — что на чайник не наложено заклятие.

— О-о, он и есть заклятие, для тех псов, которые украли его! Чайник принадлежит Компании, а не Унико Ворстенбосу, посему жертва преступления — Компания. Вы, переводчик, прямо сейчас пойдете с полицейским Косуги в магистратуру.

— Магистратура закрыта, — Кобаяши просительно складывает руки. — По случаю Обона[36].

— Магистратуре, — директор бьет по столу тростью, — придется открыться!

Якоб уже видел этот взгляд на японских лицах: ох уж зги невозможные иностранцы.

— Могу я предложить, господин директор, — говорит Петер Фишер, — чтобы вы потребовали провести обыск японских складов на Дэдзиме? Скорее всего, хитрые мерзавцы пережидают, пока не закончится вся эта кутерьма, чтобы потом утащить сокровище к себе.

— Дельная мысль, Фишер, — директор поворачивается к Кобаяши. — Передайте это полицейскому.

Наклоненная голова переводчика выдает нерешительность.

— Но прецедент…

— К черту прецедент! Я сам прецедент сейчас, и вам, и вам… — он тычет им в грудь, и Якоб мог бы поставить на кон пачку банкнот, что до этого он никогда никого не тыкал, — …платят немерено, чтобы защищать наши интересы! Выполняйте свою работу! Какой‑то кули, или торговец, или инспектор, или — о да! — даже переводчик стащил собственность Компании! Этот поступок — вызов чести Компании. И, черт возьми, я обыщу даже Гильдию переводчиков! Мы будем гнать грабителей, как свиней, и я услышу, как они завизжат. Де Зут — идите и скажите, чтобы Ари Грот сварил большой жбан кофе. Всем нам какое‑то время будет не до сна…

Десять часов утра 3 сентября 1799 г.

— Ответ сегуна на ультиматум — это сообщение мне, — жалуется Ворстенбос. — Почему лист бумаги, свернутый рулоном и положенный в пенал, должен провести целую ночь в магистратуре, словно какой‑то почетный гость?

Если письмо пришло вчера вечером, почему его сразу не принесли мне?

«Потому что, — думает Якоб, — послание сегуна равноценно эдикту римского папы, и вручение без церемонии сродни измене».

Но он держит свои мысли при себе: в последнее время он заметил в поведении директора нарастающую холодность к нему. Она проявляется неявно: там похвальное слово о Петере Фишере, здесь сухая ремарка Якобу, и недавно «незаменимый де Зут» опасается, что его ореол потихонечку меркнет. Ван Клиф тоже не решается на ответ директору. Давным-давно у него появилась способность отличать риторические вопросы от тех, что по существу. Капитан Лейси откидывается на спинку скрипнувшего кресла, заложив руки за голову, и что‑то очень тихо насвистывает. На японской стороне стола сидят переводчики Кобаяши и Ивасе и два главных писца.