– А вот тех, кто не потопнут, – выпучил наливающиеся кровью глаза Адриан, – на костер! – и захохотал: – Я церемониться не буду! Так пусть и знают, что боярин Мытный шутки шутить не любит! – И, цапнув за руку Илиодора, поволок его наверх. – Кстати, князь, как вам здесь спалось? – и, не давая открыть рта, зашептал заговорщицки в ухо: – А я вот до утра глаз не сомкнул. В пустой комнате, представьте, кто-то за спиной стоит и дышит в ухо, оборачиваюсь – никого! Я под кровать, в шкаф – пусто. Говорю: кто здесь? Хихикают, молчат.

– Н-да, – растерялся гость, теребя свежевыбритый подбородок, – меня, признаться, тоже под утро кошка как-то нехорошо обматерила, но я по складу характера флегматик, решил не заострять внимания.

– Кошка? – споткнулся на шаге Адриан и, понизив голос, сообщил: – Они при ведьмах всегда, может, и ее того? – мотнул головой, предлагая определить ее к жабам.

Илиодор кашлянул и вежливо отказался:

– Она у меня как раз, наоборот, из храма ворованная. Я и парнишку нанял за ней ухаживать.

– Правда?! – заинтересовался боярин и, ухватив его за рукав, потребовал немедленного рассказа. – Даю сто кладней, очень мне нужна такая кошка.

Илиодор расстроился. Сто кладней за кошку ему еще ни разу не предлагали. Весь вчерашний вечер так причудливо перемешался в голове, что он не взялся бы сейчас сказать уверенно, что было сном, а что случилось с ним наяву.

Стремительно поднявшись из подвала, они на пару оглядели площадь. Стрельцы и егеря прижались к стенам. Вчерашнего разгула не было в помине, зато у коновязи вдруг забился закованный в железные цепи щетинистый мордатый хряк.

– Что это?! – ткнул в него пальцем Адриан, когда умолк пронзительный свинячий визг. Илиодору ничего не осталось, как снова похлопать его по плечу, вселяя уверенность:

– Я так думаю, это ваш бесноватый.

– Утопить, – прикрыв себе глаза рукой, потребовал Мытный.

Дюжина ребят тут же кинулись к кабану и, сколько зверь ни сопротивлялся, сумели-таки его повалить на бок и увязать в обнимку с гнетом, которым жена головы придавливала по осени капусту.

– Кстати, – опомнился Мытный, – а где бунтарь? Бунтаря-то вы, надеюсь, не прокараулили?!

Начальник караула побледнел и рухнул на колени, вопя:

– Не погубите, ваш-сство!

Илиодору стало совсем интересно, он оглядывался вокруг и не верил собственным глазам. Стрельцы после долгой перебранки, взаимных упреков и перекладывания ответственности друг на друга наконец осмелились вынести начальству сучковатое полено в шапке, кафтане и синих теплых штанах, которые не сваливались оттого, что были туго обвязаны зеленым шерстяным кушаком. Глаза у Мытного сделались бешеные, а от ненависти перехватило горло, так что он смог только выдвинуть вперед челюсть, сделав движение рукой, словно располовинил кого-то надвое саблей. Стрельцы это поняли по-своему и тут же бестолково заорали, требуя у малгородского головы колоду, на которой обычно рубили мясо.

– Зачем вам? – встал насмерть Ким Емельянович у кладовой, растопырив руки.

– Твое какое собачье дело? Видишь, приказано бунтаря рубить! Щас мы его!

Голова посмотрел на Селуяна, который, сдвинув хмуро брови, старался спрятаться за спиной боярина, и подивился, как это он может быть незаметен при такой комплекции, потом, зажмурившись от собственной решительности, пискнул:

– А может, не надо рубить? Живой человек ведь!

Адриан Якимович не выдержал, застонал и, выхватив злополучную чурку из рук оробевших от всей этой чертовщины служивых, зашвырнул ее в корыто. Кони шарахнулись, возмущенно заржав, а Илиодор сочувственно порекомендовал:

– Вам бы настой корня валерианы попить, или пустырник еще неплохо помогает.

– Попить? – непонимающе глянул на него Мытный, занятый собственными лихорадочными мыслями и тут же упрямо мотнул головой. – Нет, князь, не время пить, – и потребовал коня.

К полудню народные волнения достигли апогея. Толпа рвалась штурмовать управу, грозя поднять лихого боярина на вилы, а боярин, получивший вдобавок к стрельцам и егерям еще и улан, почувствовал себя так уверенно, что совсем распоясался. По всему Малгороду пошел визг вперемежку с руганью.

Стрельцы и егеря, словно волки на овечье стадо, напали на горожанок. Врываясь в дома, они без всяких слов валили всех наличествующих мужиков на пол, а девиц и баб, без разбора возраста, кидали поперек колен, задирая подолы на голову в поисках ведьмовского клейма. После чего давали рапорт стоящему во дворе довольному боярину с блестящими сумасшедшими глазами. Подле боярина стоял ледащий мужичок с котелком сургуча и личной печатью сотни. Из кармана его укороченного зеленого кафтана торчали конфискованные у лоточников рулоны яркой тесьмы, которыми, словно кукол, опутывали после досмотра баб, перед опечатыванием крест-накрест скрепляли ленты на животах и под визг шлепали печатку, спаивая воедино и тесьму, и платье под ней.

Так Мытный и шел по городу, словно медали раздавая девкам и старухам сургучные нашлепки. Илиодор, увязавшийся с ним для моральной поддержки и удовлетворения любопытства, с каждым разом все шире и шире открывал глаза, так что под конец они у него сделались огромными, как у новорожденного младенца. А от обилия виденных ягодиц разной упругости и цвета его начинало даже подташнивать. Но более всего удивляло явное стремление Мытного идти в этом начинании до конца. И когда в Малгороде не осталось «непропечатанных» баб, все население погнали на берег Шалуньи, где уже был выстроен судейский помост для боярского сына и стараниями трудолюбивых стрельцов организовано несколько десятков невысоких столбиков чуть выше колена. Как понял Илиодор, для расправы над неутопшими ведьмами. Смятый, раздавленный и покорившийся Малгород выл и стенал на берегах неширокой, но довольно бурной речушки.

Избитые мужики, не видя возможности срочно поправить пошатнувшуюся уверенность в себе в трактирах и кабаках, что-то невнятно мычали, покачиваясь из стороны в сторону, словно волнующееся море. А разукрашенные тесьмой бабы тихонько скулили, косясь на свои «украшения» и в ужасе гадая, сколько ж это напоминание о позоре таскать. Народ косился на задорно гогочущих улан, и в толпе, как молния, вспыхивали самые невероятные предложения. Больше всего опасались, что сумасшедший боярин сейчас загонит все население в реку и, посмотрев, как печально уносятся вдаль картузы и шали потопших горожан, сядет писать рапорт об очищении Малгорода от всего ведьмовского населения.

Злорадный, но довольный Адриан, плюхнувшись в походное кресло, извинился перед Илиодором, что второго кресла нет, но Илиодор и командир улан уверили его, что спокойно посидят и на табуретах. Ким Емельянович мялся стоя и чувствовал себя предателем родины, но как лицо официальное не имел права уклониться от лицезрения творимых боярином безобразий. Прокоп с обнаженной саблей, ядрено матерясь, подгонял своих молодцев, тащивших три мешка живности. Упирающихся и визжащих кошек нес отдельно оцарапанный десятник, делая Прокопу страшные глаза, но не решаясь сказать, что, пока они сгребали все это дело деревянными лопатами в мешки, ящерицы в кокошниках сбежали от них, но он сообразил сунуть в мешок одного дохлого мыша, а на помойке ребята еще лихо сбили камнем ворону.