— Думаешь, стража на воротах в горшки не заглянет?

— А если золото в горшки закатать? — предложила Солнышко, весело болтая ногами. — Пусть гончар монеты замесит в глину, и горшков понаделает. А?

— Не пойдёт, — подумав, ответил Ухват. — Нет у меня на примете гончара надёжного. Может оплату взять, деньги закатать, а потом нас же и выдаст. Как знать, у кого что на душе? Или просто сболтнёт кому. Или баба его. Или дети. Опасно доверяться постороннему человеку. Но, на худой конец, можно и это попробовать, если уж выхода другого не найдём.

— Но неужели в тех же крынках вы ничего из города не вывозите? — мучился я неразрешимым вопросом. — Вот если бы что-то такое там было (не вино, конечно!), что охрана и проверять-то побрезговала. Но что??? Не будем же мы нихельцев уверять, что из города сметану вывозим на продажу в деревню… Или мёд. Или сало топлёное.

— Может быть, «земляное масло»? — неуверенно предложил Ухват. — Мужики им оси у телег смазывают. Но это те, кто побогаче. Некоторые этим маслом больные поясницы натирают. Вроде помогает…

— Больные, говоришь… — что-то меня зацепило. — Больные… Да, больных лечить нужно. Солнышко у нас в этом деле первый специалист. А что, если…

Несколько дней Ухват бегал по всему городу и закупал «лекарства». Его изба насквозь провоняла дешёвой аптекой. Солнышко по мере своего богатого воображения готовила такие ядрёные смеси, что у нас в горле першило только от их запаха. Целыми сутками напролёт она отстаивала травы, варила что-то в котле, напевая под нос, помешивая ложкой и насмешливо предлагая нам попробовать её стряпню. Мы с другом только знаками Пресветлого отмахивались от таких «заманчивых» предложений. Как выяснилось, Солнышко в медицине всё же что-то понимала. За годы своих «армейских» скитаний она не хотела быть лишней обузой и охотно помогала полковым лекарям. Так что она варила не то, чтобы совсем отраву, а определённо полезные вещи, рецепты которых старательно копила и оберегала.

Сейчас, через два десятка лет, я вспоминаю те дни, как одни из самых лучших в моей жизни. Не считая, конечно, дружбы с Хелькой. Мы были молоды, веселы, остроумны, а общая работа только сближала нас ещё крепче. Иной раз у нас даже возникали горячие споры, какую траву с какой смешать: у меня тоже воображение не на шутку разыгралось. Солнышко грозила мне большой деревянной ложкой, а я в ответ гордо поднимал свой подбородок. Малёк в шутку замахивался ботинком.

Ухват притащил в избу и низкие глиняные кувшины, которые специально заказывал с толстыми стенками, чтобы скрыть вес золота. Мы аккуратно отсыпали в них монеты и заливали сверху густым варевом, как сургучом. Потом запечатывали пробкой.

В конечном итоге у нас получился груз общим весом в четыре мешка муки. Плюс три седока. Мда, хозяйскую лошадку было жалко.

Работа закончена, и больше повода для шуток и веселья не стало. Мы с девушкой сразу как-то поскучнели и загрустили, а Малёк совершенно не изменился, как будто ничего не замечая. Оставалось последнее: сделать из красавицы мрачную ведунью.

Тут уже Ухват постарался. Он ничего о себе не рассказывал, но я-то понимал, что он — сотрудник Службы безопасности, скрытый даже от Мясника — иначе его повязали бы на другой же день. Эдакий тайный надсмотрщик за надсмотрщиком явным. Как оказалось, эта должность тоже бывает нужной…

Ухват вырядил Солнышку так, что её и родной отец бы не узнал. Серое платье в лохмотьях, на шее — какие-то жуткие амулеты, в т. ч. из птичьих черепов, а на руках — браслеты из сушёной змеиной кожи. Натёр ей сажей щеки, лоб, создавая видимость нелёгкого корпения возле котлов из года в год. Посыпал волосы трухой из остатков травы, с которой мы колдовали. А пальцы у неё за время варева и так хорошо окрасились, — без бани никак не отмоешь.

Платок раздобыл такой, что даже бродяжка подобрать бы его побрезговала. Повязал его так, чтобы он не скрывал запутавшиеся в волосах сухие травинки.

Во время всего этого колдовства Ухват не сделал ни одного лишнего движения, как будто бы всю жизнь только этим и занимался. Домашнее хозяйство у него стояло в полной разрухе: Солнышко заставила нас всё подмести и вымыть — Ухват едва с ног не сбился, с вёдрами воды бегаючи. И еду она сама же стряпала. А, вот поди ж ты, обрядил девицу так, словно она такой ведьмой и родилась. Уверен: прикажи ему из неё маркизу сделать — сделал бы, запросто. Вот такой чудной мужик мне однажды в жизни попался…

Колдуя над девичьим образом, Ухват воодушевлённо рассказывал нам про интересные секреты преображения человека. Я жадно впитывал новые знания, разинув рот. Кое-что из его науки мне потом очень пригодилось… По крайней мере, я хорошо усвоил от него две главные вещи: нужно хорошо понимать, кем ты хочешь казаться, и при маскараде никакую ничтожную мелочь не считать лишней.

Одним словом, когда он закончил её наряжать, и девушка кокетливо покрутилась перед зеркалом, у меня в тот момент появилось такое жгучее желание её поцеловать, что хоть волком вой. Наверное, на моём лице всё же что-то отражалось, потому что Солнышко, внимательно на меня глянув, подошла ко мне и насмешливо провела пальчиком по моей небритой щеке… Я резко отвернулся. Не знаю, быть может — и зря? Сейчас, когда я вполне счастлив в браке со своей женой, имеет ли смысл думать, что я и с другой мог прожить прекрасно? Хотя бы даже и с пышненькой такой…

Мы ночью перебрались в сарай, осторожно перетаскав туда все горшки, и спозаранку двинулись в путь. Чтобы соседи не углядели хотя бы девицу, Ухват укрыл её рогожей, из-под которой Солнышко вылезла на первом же углу.

Прощались молча. Ухват вышел со двора вместе с нами: у него в городе имелась и другая изба, в которую он собирался перебраться, бросив эту навсегда: слишком уж большое движение в ней шло в последнее время. Напоследок я оглянулся: он стоял у ворот, напряжённо вперив в нас свой тревожный взгляд, а его руки опять стали нескладными и теребили подол рубахи, словно что-то пытались вспомнить, хотели сделать нам напоследок ещё чего-нибудь полезное. Больше мы с ним никогда не встречались.

Я, как самый бывалый конюх, управлял лошадкой по мере своих умений, Малёк изображал убогого, склоняя голову на плечо, поводя подбородком и глупо улыбаясь, пуская слюну. Что и говорить: мой друг был виртуозным лицедеем, когда требовалось изобразить безнадёжного придурка — это я ещё в учебном лагере заметил. Так что за него можно было не волноваться.

Девушка строила из себя свирепую недотрогу: когда телега прыгала по кочкам, птичьи черепа подрагивали на её груди.

Да, город преобразился. Нихельцы жгли костры, не особо переживая за дрова: если рядом стоит забор или сарай — что ж, его и ломают. Корки хлеба, кости, всякие объедки — всё это бросали там, где и жрали; собаки, птицы-падальщики и крысы воровато это растаскивали, пируя в сторонке, постукивая хвостом от приятного блаженства. Воняло нечистотами. Да уж, от войны нихельцы отдыхали не менее увлечённо, чем воевали…

Вообще-то, самое безобразное время уже закончилось, и их командиры навели относительный порядок. Хотя бы пьяные не шляются по улицам, горланя песни, коих мы с Мальком с чердака наблюдали в неисчислимом множестве, и криков девок не слыхать. Но повсюду на дороге валяются черепки битой посуды, да и наши завалы полностью пока не расчистили.