Несколько дней Виктор Александрович находился в неприятном состоянии какого-то внутреннего дрожания и никак не мог сосредоточиться на одной мысли. Более того – он никак не мог выбрать мысль, на которой нужно сосредоточиться. Это могла быть мысль о том, где Иванна сейчас. Или мысль о причине ее внезапного исчезновения. Или мысль о том, важно ли то, что произошло между ними в ту ночь: считать ли это событием, которое будет иметь последствия, или то был побочный эффект ее особого в тот вечер состояния? В конечном итоге, мысль могла бы быть и о том, что Иванна, как правило, знает, что делает. В общем, мысли были какие-то отрывочные, не представляющие, с его точки зрения, особой ценности, потому что как Виктор ни старался, они никак не выстраивались хоть в какую-то логическую последовательность. Он боялся одного – что ей сейчас плохо. Знай он, что в комплекте с загадкой и непонятной тревогой Иванна получила совершенно неприличную в данной ситуации радость бытия, что она пребывает в блаженном новорожденном состоянии, отчего видит мир перевернутым и только нечеловеческим усилием воли возвращает его на место, наверное, Виктор Александрович жестоко надрался бы. Потому что ведь как получается: плохо, если ей плохо, но если ей хорошо без него – то тоже плохо. Конечно, о последнем – о том, что ей хорошо, он даже не подозревал.

В итоге из небогатого набора умозаключений Виктор выбрал основное: как правило, Иванна знает, что делает. А поэтому искать ее не надо, во-первых, потому, что она этого очевидно не хочет, а во-вторых, чтобы ей невзначай не навредить. Поэтому он написал от ее имени заявление с просьбой предоставить ей очередной отпуск, сам же заявление завизировал и отнес в отдел кадров.

Тамошние тетки не в меру распереживались – что за отпуск в ноябре? Ах, ах, такая хорошая девочка, столько работает, из командировок не вылазит, а ее в отпуск в ноябре… И кадровички обвинили Виктора Александровича в мужском шовинизме. Благодаря женским журналам они давно выяснили, что мужской шовинизм есть главная проблема современности и против него надо бороться всем женским миром. Обаятельный Виктор Александрович тем не менее поулыбался им, расспросил начальницу отдела кадров, подполковника МЧС Веру Леонидовну, о сыне-аспиранте, пожаловался на Настену, которая часто меняет бойфрендов, а по поводу внезапного отпуска Иванны коротко сказал: «Семейные обстоятельства». И тут же пожалел об этом. «Так она же сирота! – удивилась осведомленная Вера Леонидовна. – Небось роман у девки, а тебе голову морочит. Смотри, Витя, уведут твою баронессу, прощелкаешь клювом, да поздно будет».

Направляясь в свой кабинет, Виктор Александрович думал о том, что отдел кадров в лучших традициях советских времен продолжает выполнять функции особого отдела, и не имеет значения, где он находится – в МЧС или на овощной базе.

В кабинете вопреки собственному правилу Виктор закурил, потом открыл нижнюю тумбу шифоньера – там с прошлого года завалялась бутылка подарочного «Арарата» (Димка с Валиком притащили на день рождения), удивляясь себе, налил в стакан граммов сто и залпом выпил. Уведут… Да кто ж такой найдется, чтобы отнять ее у него? И каким он должен быть, чтобы холодная, рациональная Иванна влюбилась бы, как самая обыкновенная женщина, то есть повела бы себя спонтанно и нелогично? Однажды она сказала, что жизнь не имела бы никакого смысла, если бы не дети и красивые люди. Виктор тогда удивился несвойственной для нее категоричности, а потом решил, что это просто поэзис, что-то из разряда метафор. Сейчас же, задумчиво наливая себе вторую порцию коньяку, подумал, что с нее станется – если уж на то пошло, она найдет себе что-то особенное. Кого-то, кто заставит ее светиться. Вот сам-то он ведь готов умереть ради нее, а она не светится. Не светится, блин, и все тут!

Когда Виктор Александрович решил проверить почту, уже смеркалось, а коньяку в бутылке осталось совсем чуть-чуть. Среди спама, наперебой предлагающего загородные тренинги по «повышению личной конкурентоспособности» и «наращиванию харизмы», вдруг обнаружилось письмо Илюши Лихтциндера, старого друга, однокурсника и собутыльника, с которым они нерегулярно переписывались, а виделись последний раз года три назад. Илюша жил в Москве и работал «модельером» (на их математическом языке сие означало, что трудился на поприще создания математических моделей) в какой-то конторе по проектированию транспортных инфраструктур. Но о работе он, как правило, не писал, а писал в основном о детях. Дети у них с Лилей рождались с завидной систематичностью, и два года назад, кажется, родился четвертый, тогда как первый уже женился и подарил многодетным папикам еще и внука. Чадолюбие Лихтциндеров вызывало у Виктора добрую зависть, хотя он не мог себе представить, какой же уровень самоорганизации нужно иметь родителям, чтобы упорядочить такое количество детей. Вон он свою Настену никак упорядочить не может. Настена послала подальше своего художника, а после художника послала рок-музыканта, потом банкира и сейчас морочит голову милому мальчику-программисту, который больше Настены любит только софт и готов на все.

– Ну здравствуй, Лихтциндер, – сказал почтовому ящику нетрезвый Виктор Александрович и пробежал письмо по диагонали. После чего прочел еще раз. И еще.

«Витька, – писал Илья, – пишу по делу, хотя что за дело, сам понимаю не очень. Я же, ты знаешь, оптимист и никогда ничего не боялся. Всегда видел в жизни светлую сторону. И Лилька тоже. А сейчас, понимаешь, происходит какая-то фигня. Как будто кто-то высасывает из нас жизнь. Сил нет, чувства перспективы нет, живем в каком-то постоянном немотивированном страхе за детей. Боимся всего на свете, снятся кошмары. Ругаться стали как идиоты. Лилька плачет, чуть что – истерики. Дети, естественно, зашугались. Как сглазил нас кто. Потом я поглядел по сторонам, присмотрелся, порасспрашивал. Ты не поверишь – у всех такая беда. Не осталось не то чтобы счастливых, а просто стабильных и уверенных людей. Всем ужасно плохо. Внешне при этом все держатся, потому что, ты же понимаешь, сорваться с катушек – значит поставить под удар карьеру, работу, а жрать, в конце концов, что-то надо. Но ты же знаешь, я – материалист. Мистическую версию приму, только когда никаких других не останется. В общем, мы с Ромкой (старший сын, сообразил Виктор) сделали одну программулину для мониторинга информационных потоков. Ну, наугад буквально. И стали мониторить частотность словоупотребления. В течение месяца, не разгибаясь. С телевидением-то и радио все получилось относительно просто, а вот печатные СМИ приходилось сканировать и переводить в электронный вид. Против ожиданий намучались с Интернетом – все-таки он сложно структурирован, так что времени на него ушло много. Меня как старого хитрого еврея интересовало совсем не то слово, которое наберет больший процент. Я и так догадывался. Меня интересовала вся первая пятерка. И вот что мы получили:

1 – смерть

2 – страна

3 – демократия

4 – проект

5 – город

Потом получили вторую пятерку. Вот она:

6 – дети

7 – деньги

8 – политика

9 – любовь

10 – война

Вторая пятерка меня заинтересовала не так чтобы очень. Мне показалось, она отражает объективную плотность смыслов в информационном потоке. Сильно занимает меня первая пятерка. Я вижу в ней какую-то установку. Сейчас пошел второй месяц работы – хотим понять, будут ли изменения в первом списке и какие.