– Понятия не имею, – засмеялся Илюша, паркуясь рядом с подъездом. – Может, гречкой?

Лилькины объятия и поцелуи в тесной прихожей были шумными и искренними, но Виктор отметил, что за три года Лилька сдала, таки да. Какие-то тени легли под глазами, прибавилось морщин, и когда она вешала на плечики дубленку Виктора, руки ее дрожали. А ведь ей всего-то сорок лет, вспомнил он. Нехорошо.

Кроме перепелок их ждали фаршированный карп, солянка и всякие мочености-солености с лихтциндеровой дачи под Подольском.

– Дачу будем продавать, – грустно сообщила Лилька.

– Не будем, – немедленно отреагировал Илья.

– Да сил нет там возиться. Веришь, Витя, ничего, кроме отвращения, садово-огородная деятельность у меня уже не вызывает.

– Тебе ведь нравилось! – защищался Лихтциндер.

Темпераментная Лилька швырнула в раковину пестренькое кухонное полотенце и удалилась. Через минуту, правда, вернулась и, поцеловав гостя в макушку, виновато сказала:

– Извини, Витюша. Это у меня, наверное, климакс. Или шизофрения. Ты не женился?

– Нет, – вздохнул Виктор. – Никто меня не любит, Лилька.

– И не женись, – постановила она. – Когда живешь один, не так страшно.

* * *

Нельзя потеряться понарошку, думала Витка, надо потеряться взаправду. Забыть вколоченные в тебя всей предыдущей жизнью нормы и правила существования, забыть, как тебя зовут, как чистить зубы по утрам, машинально сворачивать на знакомую улицу и не глядя набирать знакомый номер телефона. Обязательно надо преодолеть индивидуальные интонации и узнаваемые жесты – разучиться так поправлять волосы и трогать в задумчивости кончик носа. Борьба с автоматизмами. Кажется, это так называется.

Говорят, американцы для преодолевания автоматизмов раз в полгода делают перестановку мебели и переносят двери, электрические розетки и выключатели с места на место. Витка никогда не понимала – зачем. А теперь поняла: на всякий пожарный случай. Чтобы, сделав пластическую операцию (и заодно операцию по смене пола, как советовал ей Федя), сменив имя и будучи переселенной по программе защиты свидетелей, не дай бог, не выдать себя манерой вертеть в руках шариковую ручку или складывать гармошки из бумажек для заметок.

Беглянка Витта битый час сидела в кромешной темноте на железном ящике для стеклотары, прислонившись спиной к шершавой стене с небольшим застенчивым граффити на тему «черножопые – вон из столицы». Пункт приема бутылок был исторической и архитектурной ценностью их района. Уже и культура сдачи бутылок специально обученным людям почти сошла на нет, осталась разве что в картине мира узкой прослойки баттл-хантеров, а грязноватый зеленый домишко стоит себе в кустах черемухи как ни в чем не бывало, и не сносят его – как будто не замечают. Надо было куда-то двигаться, но поскольку битый час Витка плакала, то совершено обессилела и очень замерзла. Она вспомнила, как они с Данькой в прошлом году, в феврале, бежали домой из бассейна (а в тот вечер неожиданно сильно похолодало), и Данька заметил в витрине ярко освещенного салона бытовой техники работающий электрокамин.

– Мама! – восхитился сын и замер у витрины. – Вот смотрю на камин и сразу становится теплее.

– Ну да, – усмехнулась она, – так и будем стоять тут, как бедные дети перед рождественской витриной.

– Как девочка со спичками, – добавил Даник, неожиданно проявив некоторое знание Андерсена, хотя Витка точно помнила, что его сказки ему еще не читала – считала сына для Андерсена еще маленьким.

Она похвалила его за точную литературную ассоциацию, и они побежали домой. Пили дома чай с медом и шоколадным печеньем, вместе грелись под одеялом и так и заснули, обнявшись, под звук работающего телевизора. В родном доме призрак девочки со спичками растаял, как и не было его, и все было так хорошо, что она и представить себе не могла, что может стать плохо.

Особенно так плохо, как сейчас. Больше плакать Витка не могла – только вдыхать, преодолевая невесть откуда взявшуюся боль в груди.

Значит, так. Значит, первое: нельзя пользоваться мобильным телефоном и кредитками. Она достала свой умненький и любименький Sony Ericsson, который вот уже два года высоко ценила и приветствовала за удобный дружественный интерфейс, достала из бумажника кредитки, на которых в сумме болталось что-то около пятидесяти евро, и похвалила себя, что правильно сделала, оставив маме золотую карту «Райффайзена». Затем почти вслепую нашарила на земле какой-то железный прут, выкопала ямку под кустом черемухи и бросила туда свое хозяйство, эти «костыли и протезы современного человека», как говорил Милош, в основном имея в виду электронные средства коммуникации, компьютер и Интернет. Потом распрямилась и, глядя себе под ноги, подумала: данное практическое действие имеет к тому же и ритуальный оттенок. И еще ностальгический – в детстве они с девчонками делали «секретики»: вот так же выкапывали ямку, создавали на ее дне какую-нибудь цветочную композицию из ромашек и одуванчиков и прикрывали все кусочком стекла. Нужно было обязательно запомнить места всех своих «секретиков» и время от времени расчищать в земле стеклянное окошко, смотреть на картинку. Чрезвычайно прикольно было. Сейчас же прикольно будет побыстрее забыть о том, где лежат кредитка и трубка, – скоро наступит зима, выпадет снег, а весной, даже если кто случайно и откопает ее «секретик», то обнаружит там промокшие и сгнившие предметы обихода современной (совершенно верно, Милош!) молодой женщины. К тому времени они полностью утратят функциональность, а где будет в тот момент молодая женщина, одному Богу известно. И то не факт.

Витка успела отойти, может быть, на два метра, как вдруг услышала за спиной звенящую россыпь хрустальных колокольчиков – совершенно неуместную в тишине и сырости странного вечера. Это звонил из-под земли ее телефон. Она бегом вернулась к черемухе и стала разрывать руками холодную влажную землю. Колокольчики все звенели, а она все никак не могла отрыть трубку – из-за полифонии колокольчики звенели как бы отовсюду, окружали и выдавали ее своим звоном. Наконец наткнулась пальцами на гладкий корпус, вытащила телефон и тупо уставилась на имя, ползущее по экрану. Имя было «Ираклий», и именно в эту секунду оно стало для нее синонимом настоящего, пока слабо мотивированного, но от того еще более сильного страха. Дрожащими пальцами Витка открыла заднюю панель, вытащила sim-карту и, сжав ее в левой руке, правой с силой впечатала любимую «соньку» в шершавую стену. Опять закопала карточку, кредитки и обломки телефона, затоптала землю ногами и, не разбирая дороги, дворами пошла куда глаза глядят.

Направление ей, строго говоря, было безразлично. Она уже замерзла до стадии окоченения, и нужно было двигаться – просто идти куда-нибудь. Спустя минут десять такого нецеленаправленного движения Витка увидела на противоположном конце какого-то двора освещенный ларек, подошла к нему, потопталась в тени и, собравшись с духом, шагнула к окошку. Протянула в окошко сотню и испуганно воззрилась на свою руку – в земле, с грязными ногтями и с неожиданным кровоточащим порезом на указательном пальце. Рука дрожала.