– У тебя сын есть, да? – поинтересовался Принц. – Водку будешь?

– Водку не буду, – решительно отказалась Витка, проходя за ним на просторную кухню. – Сын есть. Да я же тебе рассказывала.

Принц был какой-то напряженный. Он налил себе водки в чайную чашку, выпил и снова налил. Витка повертела головой. В матовой люстре из трех лампочек горела только одна. И то как-то тускло. От этого и от одного вида мрачного Принца, который пил водку чайными чашками, у нее резко испортилось настроение. Она встала и задернула шторы, чтобы из окна не лезло в дом серое небо. Она всегда так делала у себя. Но уютнее не стало.

– Видишь ли, Витта… – Принц неожиданно назвал ее полным именем. – Ираклий прекращает твой контракт.

«Жалко, – подумала Витка, снова усаживаясь. – Вот черт, жалко-то как… Но когда-нибудь аттракцион невиданной щедрости все равно должен был прекратиться. А если с другой стороны посмотреть: контракта вообще могло не быть…»

– Ты меня поняла? – внезапно осипшим голосом спросил Принц.

Витка подняла брови. И вдруг сказала:

– Наливай. А как происходит расторжение контракта? Я должна подписать какие-то документы?

– Ты должна умереть, – сказал Принц и протянул ей чашку с водкой. Его худые пальцы дрожали.

Витка взяла чашку у него из рук и аккуратно поставила на стол. Затем случилось следующее. Практически из положения сидя Витка вдруг сделала вертикальное сальто, отчего одновременно лопнул плафон люстры, а Принц Датский рухнул на спину. Причем, коснулась ли его Витка или сам упал, он так и не понял.

– Второе место по Москве и Московской области по айкидо это тебе не хрен собачий, – сообщила Витка, поудобнее устраиваясь верхом на костлявой груди Принца. – Но пить надо меньше. А теперь рассказывай, коллега, почему я должна умереть и кто так решил.

– Слезь с меня, – попытался пошевелиться Принц. – Я не собирался тебя убивать. Хотя и обязан. Я хотел тебя отпустить. Ну, слезь же.

– Может, мне приятно…

– Вот дура!

– Я не дура. Я доцент кафедры психолингвистики. И сейчас тебя удавлю на фиг. Рассказывай.

– Нет, – посипел Федя, – ничего я тебе не расскажу. Я должен был тебя убить. И через несколько дней тебя нашли бы на съемной квартире без всяких признаков насильственной смерти. Весь прикол в том, что… да не дави ты на диафрагму, блин… прикол в том, что если я тебя не убью, тебя убьют все равно. Так и происходит расторжение контракта.

– Почему?

– Все, Витта. Вставай с меня и уходи. Может, я и хотел бы, чтобы ты оказалась сверху, но не в подобной ситуации. Немедленно исчезни куда-нибудь… в параллельный мир. Я тебе не стану ничего объяснять, потому что, во-первых, у меня есть корпоративная совесть. Кстати, это единственный вид совести, который у меня имеется. Во-вторых, до руководства будет доведено, что ты от меня сбежала и ничего не знаешь. Можешь позвонить маме – один раз! – и сказать, что уехала в командировку. И больше не звони – и ее с сыном подставишь, и себя.

Витка встала и пересела на стул.

– Я сейчас сойду с ума… Я что, должна куда-то уехать?

– Да, – утомленно произнес Принц, оставаясь лежать. – Уехать, уйти, просочиться в канализацию. Сменить пол и структуру ДНК. И все равно шансов у тебя почти нет. Они везде, суки.

– Кто? – Витка была в отчаянии от того, что не знала точно, спит она или нет. Лопнувшая люстра продолжала качаться, и выжившая лампочка в просвете между осколками матового стекла светила дрожащим желтым светом.

Федор встал, потер поясницу.

– Кто? – озадаченно повторил он. – Белые мотыльки. Беги, Витта. Как можно быстрее. Изо всех сил.

На первом этаже она остановилась. Плохо освещенный подъезд был в очевидном сговоре со всей происходящей невнятной фантасмагорией. Федя вытолкал ее взашей, буквально выдавил из прихожей на лестницу, толкая в спину и что-то бормоча. А как только она оказалась за порогом квартиры, закрыл дверь. Но потом сразу же снова открыл и бросил ей в спину: «Твое счастье, Витта, если меня никто не контролирует».

Она вышла на улицу совершенно оглушенная, прижимая к животу рюкзачок с кошельком и мобильником. Ну, и куда она должна бежать? К кому и, главное, от кого? Принц сказал, чтобы не вздумала ехать к маме. Глупости, конечно, она поедет к маме. Прямо немедленно. У Даньки болит зуб. И прощание с Букварем у него завтра. К тому же она собиралась отвезти маме денег. И ей надо что-то объяснить.

Витка как бы ощутила (потому что в данном случае совершенно неуместно слово «подумала»), будто у нее в голове образовалась некая черная дыра, и в ней мгновенно гибли ее жалкие попытки довести до конца хотя бы самую простую мысль. Было ясно только одно: она абсолютно не верит Принцу и в то же время абсолютно верит ему. В таком раздвоенном состоянии, каждую секунду рискуя сойти с ума, Витка темными дворами вышла к дороге, поймала машину и поехала к маме и к Даньке.

А Принц Датский выпил еще две чашки водки, задумчиво покурил и подумал, что, возможно, только что спас жизнь не самого плохого в мире человека. И что ему следует немедленно отправляться в путь, пока Бог не забыл этот единственный Федин относительно добрый поступок.

Когда Витка подъезжала к дому своей мамы, к телу Принца Датского прямо перед ступеньками подъезда стали стягиваться немногочисленные старушки со всего двора. Они тревожно и заинтересованно перешептывались под вой припаркованного рядом «Фольксвагена» – от удара тела о землю в двадцати сантиметрах от бампера сработала сигнализация, и владелец, матерясь, уже бежал к машине. Подбежал, увидел тело, вскрикнул «япона-мать!» и вызвал милицию и «Скорую помощь».

У Даньки болел зуб, мама была в раздраженном состоянии. Витка втолковывала ей, что уезжает в долгую командировку по университетским центрам Западной Сибири, что вот платежная карточка, и все, и не сердись… у тебя давление, я знаю… От отчаяния, жалости к маме и Даньке, растерянным и притихшим под ее лихорадочным организационным напором, ее вдруг накрыло волной самого настоящего гнева – когда невозможно остановиться, хоть и понимаешь, что никто ни в чем не виноват, и от этого гнев только сильнее. Витка закружила по комнате, швырнула в стену синюю Данькину чашку с остатками сока, и чашка разлетелась, как осколочная граната. Схватила Даньку за плечи и трясла его, крича низким, чужим голосом: «Зубы болят… давление… убью… как вы мне надоели!» Данька несколько секунд смотрел на нее расширенными глазами, а потом заплакал – тихо, вздрагивая, с трудом глотая воздух. И мама заплакала тоже. И Витка заплакала, прижимая к себе сжавшегося Даньку.

– Пюре остывает, – выговорила сквозь слезы мама, – пусть поест.

Данька послушно побрел на кухню, сел на стул спиной к двери и стал есть пюре с котлетой – вздыхал, всхлипывал, с трудом глотал, но не сдавался. И Витка, глядя на его худую спину в зеленой клетчатой пижамке, понимала, что ее сын сейчас хочет, чтобы проклятое пюре не кончалось – только бы не оборачиваться. Она вдруг ощутила незнакомое для себя чувство вины. Чувство вины имело ярко выраженный вкус – оно было очень кислым, вяжущим и заполнило рот и горло.