Именно в связи с Техническим Заданием Витку поразил размер зарплаты. Неужели заказчики, врачи-психотерапевты, способны платить такие гонорары исполнителям? Ведь если только ей платят двадцать тысяч долларов в месяц, сколько же получает «Ветер перемен», компания, ее нанявшая? Впрочем, Витка не очень ориентировалась в категориях «много-мало». Ей этого было – много. В смысле – замечательно. Деньги были для нее подарком судьбы. Правда, работа по контракту отнимала массу времени.

Пару раз в неделю ей все же удавалось ночевать у мамы – только для того, чтобы вечером поцеловать в мягкую прохладную щечку спящего Мальчика, а утром разбудить его, помочь ему умыться и почистить зубы, поминутно целуя в светлую взлохмаченную после сна макушку, одеть и проводить в школу. «Я люблю тебя», – выдыхал сын на школьном крыльце и буквально падал на Витку, присевшую на корточки, чтобы Мальчику было удобнее пообниматься с мамой накануне длинного школьного дня. Витка смотрела ему вослед, даже когда за ним закрывалась дверь вестибюля. Она еще долго смотрела на дверь и думала, что это сейчас он такой маленький, а потом начнет вытягиваться и вырастет такой же длинный, как они с Ленькой, и закончит школу, и поступит в университет. Теперь, когда ее банковский счет ежемесячно прирастал очередными двадцатью тысячами долларов, вопрос о том, что еще, кроме, разумеется, любви и нежности, она, мать-одиночка и рядовой университетский преподаватель, сможет дать своему ребенку, уже не был таким болезненным. По крайней мере, университет они с Мальчиком выберут приличный. Очень приличный, старый и уважаемый университет.

Витка поерзала на кровати и легла так, чтобы видеть в зеркале свое лицо. Увидела, огорчилась. Обычно светлые серые глаза сейчас были свинцово-асфальтового цвета, и такими же были мешки под глазами. Фу. Фу и фу. Пьющая мать – горе семьи. С отвратительной привычкой надо бороться. Сколько себя помнила, Витка всегда с чем-то боролась. С курением, с алкоголем, с меланхоличной покорностью судьбе (заставляла себя быть социально активной и карьерно-ориентированной), с периодически возникающим вопросом лишнего веса и увеличения объема на бедрах и талии. Чем больше она боролась, чем больше ругала себя и винила, тем хуже были результаты. Как ни странно. Зато, случалось, она уставала от борьбы, решительно пресекала военные действия против собственной сущности и, с любовью глядя на себя в зеркало, говорила: «Я самая умная, красивая, волшебная. Я – валькирия. Я – краса и гордость кафедры психолингвистики. И хорошая мать». Вот тогда жизнь удивительным образом налаживалась. Жаль только, что состояние войны было сродни возвратному тифу и систематически вторгалось в Виткину мирную жизнь через посредство электронного органайзера, холодильника, полного польских замороженных овощей, и пака безалкогольного пива. Она была безнадежна. Она недолго умела жить в мире с собой. А это, между прочим, потенциальная неврастения. И, чего греха таить, та самая пресловутая социопатия. Скоро она так зашугает себя, что будет бояться ЖЭКа, продавщиц, собственных студентов. «Слава богу, – говорила Витка себе, – слава богу, что пока никто ничего не замечает…»

И тут позвонил Принц Датский.

– Слушай, у тебя есть время? – Просил он застенчиво. – В смысле, нет планов?

– Нет у меня планов, – вздохнула Витка и моментально огорчилась, что у нее нет планов. – Я тут валяюсь. Что-то я занемогла.

– Мне надо с тобой поговорить. – В голосе Принца появились просительные интонации.

– Поговори, – разрешила Витка великодушно.

– Нет, не по телефону. Лично. Конфиденциально. Приезжай ко мне, а?

Глядя на себя в зеркало, Витка подняла брови и пожала плечами. Это как-то… Они ведь даже не приятельствовали. Так, курили в коридоре. Он, правда, смотрел на нее глазами («смотрел глазами» – так говорит Милош и утверждает, что это усиливает значение слова «смотрел»), да-да, изо всех сил смотрел глазами, но у него не было никаких шансов. Принц был поразительно похож на кролика из советского мультфильма про Винни-Пуха. Безобидный кролик, которого не любят девушки. Тихий такой. Ниже ее на две головы.

Что ж, если Федя так просит приехать к нему домой, то почему бы не поехать. Тем более что разговор, очевидно, касается ее работы. Поскольку их с Принцем ничего, кроме работы, не связывает. У них нет общих воспоминаний и общих знакомых. У них даже корпоративных вечеринок ни разу не было.

Повздыхав, Витка сползла с кровати, побрела к морозилке и, охая и ахая, облепила лицо целлофаном с замороженными ледовыми кубиками. Это была самая эффективная реанимационная процедура из всех ей известных. Ужасно больно, но через минуту изумленные зрители могут наблюдать рождение Венеры. Если зрителей нет – тоже хорошо.

Витка не очень тщательно расчесала волнистые волосы, повертела головой. О ее волосах Милош однажды сказал, что они «цвета сигаретного дыма». Пепельные, в общем. Протискивая голову в высокий узкий ворот свитера, она подумала, что Принц как-то некстати позвонил: собиралась ведь отлежаться и ехать к Мальчику, тем более что завтра у Мальчика утренник – какой-то день прощания с Букварем, и ему доверили выучить стихотворение («Стих! – сказал Мальчик. – Большой Стих!»). Она собиралась помогать ему учить Большой Стих, а если получится, начать наконец читать ему на ночь «Летящие сказки» Крапивина. Всех, кто в детстве не читал Крапивина, Витка считала какими-то неполноценными. В глубине души, конечно, так считала – она была корректной девушкой.

Принца тошнило. Его всегда тошнило перед расторжением контракта. Хуже всего, что в этот день Ираклий под страхом смерти запрещал ему пить до. Только после. Зато уж потом-то он надирался до беспамятства, и каждый раз ему хотелось напиться до смерти. Но Бог смерти ему не давал – Федя неизменно выныривал на поверхность, глотал воздух потрескавшимися до крови сухими губами и жил дальше. Правда, никто из «расконтрактованных» ему не нравился. Они были чужими, скучными, Принц воспринимал каждого из них как функцию в системе, и хоть и надирался «после», то отнюдь не от сокрушающей жалости, не от совести, которой он никогда не пользовался, а от того, что не было у него шанса вырваться из круга. У круга не имелось никаких зазоров. Кроме смерти, конечно.

«Вариант», – сказала бы Витка.

Да. Вариант.

– На такси приехала, – сообщила Витка, высвобождаясь из серебристого балахонистого плаща. – Скажи, Феденька, почему таксисты так любят говорить о политике и экономике? Достал меня сегодняшний водила отчаянно.

– Таксисты? – озадаченно пробормотал Принц. – О чем?

– Ты что-то плохо выглядишь, какой-то зелененький, – посочувствовала Витка. – Вирус ходит по Москве, имей в виду, Федор. Таксист говорил о транспарентности бизнеса. Представляешь?

– Представляю, – мрачно кивнул Принц. – Но ведь половина таксистов в Москве имеют ученую степень. Некоторые – даже докторскую. Так что ты не снобись.

Витка огляделась. Она впервые была дома у Принца и, конечно, никогда раньше не заморачивалась мыслями о том, как именно должен выглядеть его дом. Но сейчас подумала, что эта квартира и Принц друг к другу не имеют никакого отношения. Ну, или он здесь редко бывает. Или живет с кем-то, кто организовал все на свой вкус. Собственно, жилище было лишено индивидуальности. Светлые обои, жалюзи, черная мебель в гостиной – что твой офис. В общем, евроремонт. (Если бы она знала тогда, как была права… А еще лучше, если бы знала несколько раньше… Хотя знать она ничего не могла. В идее помочь людям, страдающим социопатией, не было ничего экстраординарного. И быть не могло.)