Я кивнула.

— Или у тебя заболит зуб, ты пойдешь к зубному, он заглянет тебе в рот, посветит лампочкой, увидит дырку, запломбирует канал. Так?

Я снова кивнула.

— Все это совершенно обыденные вещи в современном мире. Заболела — идешь к врачу, он прописывает антибиотики. Подавлена — идешь к психотерапевту, он, возможно, прописывает антидепрессанты. Появились седые волосы — идешь к парикмахеру, он тебе их закрашивает. Но в жизни… в жизни случаются ошибки, неудачи, однако ты просто продолжаешь жить. Верно? Никто не может заглянуть в твою жизнь так глубоко, чтобы понять, что там реально творится, — нет такого рентгена, чтобы сделать снимок твоей жизни. А то, что нельзя просветить, увидеть, зафиксировать, — то, по нынешним меркам, и не существует. Но вот он я, здесь. Я другая часть тебя. Рентгеновские лучи твоей жизни. Твое отражение в зеркале. Я тебе показываю, как ты страдаешь, как тебе плохо. Все это отражено во мне. Доступно объясняю?

Да, доступно. И это объясняет запах изо рта, потные ладони, кошмарную прическу. Я все обдумала, а потом сказала:

— Но это нечестно по отношению к тебе.

— Мне выпали такие карты. Теперь от меня зависит, сумею ли я удачно их разыграть. Понимаешь, я завязан в этом ровно так же, как и ты. Чем больше ты проявляешься, чем бодрее живешь, тем лучше я себя ощущаю. Ты собой довольна — я здоров.

— Значит, от меня зависит твое счастье?

— Я бы предпочел говорить «от нас». Я как Ватсон для Холмса или Винни-Пух для Кристофера Робина.

— Как рентген для сломанной ноги, — усмехнулась я, и он усмехнулся в ответ. Похоже, мы заключили перемирие.

— Ты говорила с родителями о том, что случилось? Уверен, они очень волновались.

— Ты же знаешь, что говорила.

— Я думаю, лучше, если мы с тобой будем обсуждать все так, словно я ничего не знаю.

— Не беспокойся, я вчера виделась с мамой и Райли. Ездила к нему домой. Наслаждались пакистанской кухней, а потом мама приготовила мне горячий шоколад — она так меня утешала, когда я в детстве разбивала нос или коленку.

— Звучит неплохо.

— Так оно и было.

— Но ты рассказала им, что произошло?

— Я сказала, что меня не было в офисе и все закончилось до моего возвращения.

— Почему?

— Не знаю. Не хотела, чтоб они переживали понапрасну.

— Какая же ты заботливая, — саркастически заметил он. — А ведь ты вовсе не их оберегала, а себя. Ты не хотела вдаваться в подробности, чтобы, не дай бог, не проявить свои чувства. Что, я не прав?

— Может быть, и прав. Ты очень сложно это формулируешь, по мне так все проще.

— У меня есть на этот счет одна теория. Сказать?

— Давай. — Я подперла рукой подбородок.

— Пару лет назад, когда Блейк, — он помедлил, — был тобою брошен…

Я улыбнулась.

— … ты начала врать всем подряд. А поскольку ты врала им, тебе уже было нетрудно врать и себе.

— Очень увлекательная теория, только не знаю, верная ли.

— Давай проверим ее. Как только ты перестанешь всем врать — что, кстати, гораздо тяжелее, чем ты думаешь, — ты начнешь узнавать о себе правду, что тоже гораздо тяжелее, чем ты думаешь.

Я устало потерла ноющий затылок, с тоской размышляя о том, как я угодила в этот переплет.

— И как же оно так выйдет?

— Ты позволишь мне проводить время с тобой.

— Давай. На выходных?

— Нет. Я имею в виду все время: я буду ходить с тобой на работу, встречаться с твоими друзьями и прочее.

— Нет, это невозможно.

— Почему?

— Да не могу я прийти с тобой на обед к родителям или на встречу с друзьями. Они решат, что я придурочная.

— Ты боишься, что они о тебе что-то узнают.

— Если моя жизнь, в смысле ты, сядет с ними за стол, они узнают практически все.

— Что в этом ужасного?

— Это личное. Мое, личное дело. Ты — в первую очередь. Люди не притаскивают на вечеринки свою жизнь.

— Полагаю, ты еще убедишься, что большинство тех, кого ты любишь, именно так и поступает. Но суть не в этом, а в том, чтобы мы начали действовать вместе.

— Я за, но только давай не будем вместе общаться с моими друзьями и семьей. Это пусть будет отдельно.

— Это и так отдельно. Никто из них ничего о тебе на самом деле не знает.

— В общем, этому не бывать.

Он не ответил.

— Ты намерен вторгаться куда считаешь нужным?

Он кивнул.

Я вздохнула:

— И знаешь что, я вру не всем подряд.

— Знаю. Не врешь по «неправильному номеру».

— Видишь? Странная история. Еще одна жалкая глупость с моей стороны.

— Не скажи. Иногда неправильный номер — и есть правильный.

Он улыбнулся.

Нашу совместную деятельность он хотел начать с того, чтобы посмотреть, как я живу. И кажется, надеялся, что тут-то ему и откроются все мои великие тайны. А я знала, что откроется лишь дверь в неприбранную студию и в нос ударит противный рыбный запах. Поэтому всячески отговаривала его от сегодняшнего визита. Каждый упорно стоял на своем, но наш спор прервала вернувшаяся из больницы Клэр. Она явно встревожилась, увидев меня с незнакомым типом у дверей своей квартиры, о чем-то препирающихся сидя на корточках. Я немедленно встала.

— Я его не впустила.

Она сразу смягчилась и посмотрела на него:

— Вы, наверное, решили, что это невежливо с моей стороны?

— Нет, вы абсолютно правы, — заверил ее Жизнь. — Я удивляюсь другому: как вы ее туда впустили.

Она улыбнулась:

— Я с радостью принимаю помощь от Люси.

— Как себя чувствует ваша мама? — спросил он.

Я поняла, он все еще меня проверяет. Проверку я выдержала — у Клэр все было написано на лице. Так притворяться никто бы не смог.

— Стабильно… пока что. А как Конор?

— М-м, он спит.

— Выпил бутылочку?

— Да.

Я вылила ее в раковину.

Она была очень довольна и, покопавшись у себя в сумке, достала деньги.

— Спасибо, что уделили нам свое время, это вам за хлопоты. — Она протянула мне пару банкнот.

Честно говоря, я готова была их взять. На самом деле готова. Себастиан нуждается в починке, а ковер в почистке, было бы очень недурно сходить наконец в парикмахерскую и для разнообразия купить еды, а не полуфабрикатов для микроволновки, — но под пристальным взглядом Жизни я ответила правильно: