— И передать их нужно непременно сегодня, поскольку покупатели уже пришли за ними, но не могут войти в город, опасаясь за свою жизнь.

— Да, красавица моя, ты все правильно уловила.

Мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза, напряженные и взволнованные. Она стояла передо мной полуголая, с выпирающими из-под пояса и бюстгальтера жировыми складками, а я, поджав ноги, все еще сидела на постели, в ночной сорочке, с растрепанными волосами и обмирающим от страха сердцем. И довершала эту картину лежавшая перед нами гора черных пистолетов.

В конце концов Канделария твердо произнесла:

— Ты должна взять это на себя, Сира. У нас нет другого выхода.

— Но… я не могу, я не смогу… — заикаясь, пробормотала я.

— Ты должна это сделать, детка, — глухо повторила она. — Иначе все пропало.

— Но, Канделария, на мне и так уже столько всего висит: неоплаченный счет из гостиницы, обвинения в мошенничестве и воровстве. Если я попадусь в этот раз, то все — мне конец.

— Нам конец, если сейчас нагрянет Паломарес и обнаружит все это, — кивнула Канделария на оружие.

— Но подождите, послушайте, — упиралась я.

— Нет, это ты послушай меня, детка, послушай внимательно, — не терпящим возражений тоном произнесла она. Канделария говорила громким шепотом, и ее глаза были широко раскрыты. Она наклонилась ко мне, крепко взяла за плечи и заставила посмотреть ей в лицо. — Я сделала все, что могла, — сказала она. — Разбилась в лепешку, чтобы все получилось, но удача от меня отвернулась. Вот так всегда: то судьба на твоей стороне, то против тебя, и ты ничего не можешь с этим поделать. Этой ночью все у меня пошло хуже некуда. Я засветилась и теперь связана по рукам и ногам. Так что вся надежда на тебя, Сира, только ты можешь сейчас спасти ситуацию — передать товар и забрать деньги. Если бы положение не было критическим, видит Бог, я бы не просила тебя об этом. Но у нас нет другого выхода, детка. От этого зависит наше будущее — и твое, и мое. Если мы не достанем деньги, нам не удастся выбиться из нищеты. Сейчас все в твоих руках. Ты должна сделать это. Ради себя и ради меня, Сира. Ради нас обеих.

Я хотела в очередной раз сказать «нет», у меня имелось для этого более чем достаточно оснований: так рисковать в моей ситуации — настоящее безумие, — однако в то же время понимала, что Канделария права. Я сама согласилась вступить в эту сомнительную игру, меня никто не принуждал. Наши роли в ней были распределены: Канделария продает товар, а я потом занимаюсь шитьем. Но мы обе не могли не понимать, что в жизни всегда слишком много непредсказуемого: то, что в планах являлось вполне определенным, в реальности могло оказаться неясным и расплывчатым, не имеющим четких границ, как капля чернил, попавшая в воду. Канделария сделала со своей стороны все, что смогла, но обстоятельства не позволили ей дойти до конца. Между тем не все еще потеряно, и, по справедливости, теперь обязана рискнуть я.

Я не сразу сумела ответить, сначала пришлось прогнать страшившие меня образы: комиссар, тюрьма, некий незнакомый Паломарес.

— Но вы уже придумали, как это сделать? — чуть слышно спросила я.

Канделария облегченно засопела, снова воспрянув духом.

— Все очень просто, солнце мое. Подожди секундочку, сейчас я тебе объясню.

Она вышла из комнаты в чем была, полуголая, и вскоре вернулась, неся в руках что-то большое и белое.

— Вот покрывало, мы оденем тебя марокканкой, — сказала Канделария, закрывая за собой дверь. — Под этой одеждой вообще ничего не видно.

Да, это правда. Я каждый день видела на улице арабских женщин, закутанных с ног до головы в огромные покрывала-хаики. Под ними действительно можно спрятать все, что угодно. Ткань надежно скрывала лицо и фигуру, оставляя на виду только глаза и ступни. Трудно придумать более подходящий способ, чтобы пройти по городу с целым арсеналом оружия.

— Но сначала нам нужно сделать еще кое-что. Давай поднимайся скорее, детка, пора приниматься за дело.

Я молча повиновалась, предоставив Канделарии возможность распоряжаться. Она без колебаний сорвала с моей кровати простыню, которой я укрывалась, и яростно вцепилась в нее зубами. Оторвав верхнюю часть, она принялась раздирать ткань вдоль на длинные полосы.

— Делай то же самое с нижней простыней, — велела мне Канделария. Так, работая руками и зубами, мы за несколько минут превратили мое постельное белье в две дюжины длинных полос ткани. — А теперь привяжем пистолеты. Давай поднимай руки.

И Канделария принялась крепить на мне оружие прямо поверх ночной сорочки. Она заворачивала каждый револьвер в кусок ткани, после чего обматывала ее два-три раза вокруг моего тела и крепко связывала концы.

— Ты такая худая, детка, на тебе уже не осталось свободного места, — сказала Канделария, покрыв все мое туловище спереди и сзади пистолетами. — Куда же еще их привязать?

— Может быть, на ноги? — предложила я.

Канделария так и сделала, и в конце концов все пистолеты оказались на мне — под грудью и на животе, на спине и боках, на бедрах и верхней части ног. Обмотанная кусками белой ткани, я походила на мумию. Спрятанное на теле оружие затрудняло мои движения, но я должна была срочно научиться нормально ходить, несмотря на тяжесть моего зловещего груза.

— Надень эти бабуши, я взяла их у Джамили, — сказала Канделария, поставив у моих ног поношенные кожаные туфли буроватого цвета. — А теперь самое главное, — добавила она, протягивая мне большое белое покрывало. — Давай-давай, заворачивайся хорошенько, а я посмотрю, как ты в нем выглядишь.

Потом она оглядела меня с легкой улыбкой на губах.

— Отлично, прямо настоящая марокканка. И не забудь закрыть лицо, прежде чем выйдешь на улицу. Ну пойдем, я объясню тебе дорогу.

Я с трудом зашагала вперед, словно ко мне привязали гири. Из-за покрывавших тело пистолетов мне приходилось идти, расставив ноги и растопырив руки. Мы вышли в коридор: Канделария впереди, я — сзади, неуклюжая, как большой белый куль. Я шла, натыкаясь на стены, мебель и дверные косяки, и в конце концов, неловким движением задев полку, уронила на пол все, что на ней находилось: тарелку «Талавера», потушенную керосиновую лампу и пожелтевшую фотографию какого-то родственника хозяйки. Керамика, стекло рамки и абажур керосиновой лампы разбились вдребезги о каменную плитку на полу, и вслед за этим грохотом в комнатах заскрипели матрасы, свидетельствуя, что жильцы проснулись.

— Что случилось? — крикнула из своей постели толстая мать Пакито.

— Ничего, это я уронила стакан с водой. Всем спать! — непререкаемым тоном произнесла хозяйка.

Я попыталась нагнуться, чтобы собрать осколки, но не смогла этого сделать.

— Оставь, оставь, детка, я потом сама все уберу, — сказала Канделария, отодвигая ногой несколько стекол.

В этот момент, всего в трех метрах от нас, неожиданно открылась дверь, и оттуда высунулась голова в бигуди, принадлежавшая Фернанде — младшей из пожилых сестер. Прежде чем она успела спросить, что произошло и как здесь оказалась в этот час марокканка в покрывале, Канделария страшно на нее зашипела — та опешила и лишилась дара речи.