Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что?
Улыбка Уортон теперь походила на улыбку убийцы, готового нанести удар.
— Ее изнасиловали, Тим, — прошептала она.
* * *
— Это он убил, Джонсон.
Джонсон ничего не ответил. Она, конечно, имела право считать Билрота убийцей — масса косвенных улик была против него. Но Джонсон не любил скоропалительных выводов.
— Так что? — спросила она так, будто его согласие имело решающее значение.
— Похоже на то, что он мог это сделать, — признал он.
— Готова поспорить, это его рук дело!
«Кого, интересно, она пытается убедить? — подумал Джонсон.
— Где старший инспектор?
— Полагаю, все еще у декана.
Уортон состроила недовольную мину. Тот факт, что она сама спровадила его туда, не был в ее глазах извинительной причиной.
— Ну что ж, придется опять взять инициативу в свои руки.
Можно подумать, что это для нее непредвиденное затруднение.
— И что вы собираетесь предпринять?
— Мистер Билрот отвезет меня к себе домой, чтобы я могла познакомиться с его квартирой.
— Он уже успел выразить свой восторг по этому поводу?
— Еще нет.
Инспектор даже не улыбнулась. Джонсон всеми силами старался скрыть, что не одобряет ее методов, но, видимо, это плохо ему удалось, потому что она довольно резко бросила:
— Я хочу, чтобы вы допросили профессора анатомии Гамильтона-Бейли. После этого отыщите машину девушки, а также разузнайте все, что возможно, о Джейми.
Джонсон молча кивнул. Его лицо при этом осталось полностью бесстрастным.
— А затем, — продолжила Уортон после небольшой паузы, которую сделала то ли набирая в легкие воздух, то ли борясь с раздражением, — сходите в канцелярию школы и найдите все, что там имеется о Никки Экснер. После чего осмотрите ее квартиру. Поговорите с соседями.
А после ланча? Джонсон открыл было рот, чтобы задать этот вопрос, но передумал и лишь молча кивнул.
— А как насчет заключения патологоанатома?
Инспектор взглянула на часы:
— Оно будет готово не раньше пяти. Времени вполне достаточно, чтобы найти кое-какие вещественные доказательства, после чего Билроту будет уже не отвертеться.
Найти доказательства? Или подкинуть?
— Вы хотите, чтобы я при этом присутствовал?
Уортон неопределенно пожала плечами:
— Если вы к тому моменту уже покончите со всем остальным…
* * *
Между сотрудниками медицинской школы существовало негласное правило: перед ежедневной встречей профессорско-преподавательского состава за ланчем заскочить минут на пятнадцать в буфет и поболтать.
Именно там декан Шлемм и подловил профессора Рассела. Он взял профессора под локоть и с выражением величественной озабоченности отвел его в сторону. Волнистая линия нахмуренных бровей декана с регулярным чередованием пиков и впадин пришлась бы впору олимпийцу. Казалось, весь облик Шлемма излучает спокойствие.
— Что происходит в музее?
По тону декана Рассел понял, что лучше всего будет изобразить высокомерное неведение.
— Одному Богу известно, декан.
В разговоре со Шлеммом считалось очень важным почти в каждую фразу вставлять слово «декан» — это тоже было одним из неписаных правил школы.
Шлемм понимающе кивнул:
— Надеюсь, это не слишком мешает вашей работе?
Рассел фыркнул:
— Почти все утро меня продержали в плену, как заложника! Придется перенести всю текущую работу на вечер. Какое право они имеют лишать меня свободы передвижения? Как будто я как-то связан с этой кровавой историей!
— Да, да!
— И как вы, конечно, понимаете, декан, подобные события отвлекают персонал от работы. Я с большим трудом заставил их вернуться к своим обязанностям.
— Ох да, представляю, — произнес декан таким тоном, каким два представителя высшей расы могли бы обсуждать недостойные выходки более низких существ.
Мимо них прошел Гамильтон-Бейли. Он ничего не ел со вчерашнего дня, и по его виду можно было подумать, что он вообще решил никогда больше не есть. Даже в этой академической обстановке, которую и в обычные-то дни нельзя было назвать оживленной, он выделялся своей замкнутостью. Шлемм, окликнувший его, не удостоился никакого ответа.
— Александр! — Декан не столько повысил голос, сколько придал ему суровости.
Профессор резко поднял голову. Глаза его расширились, и он изобразил на лице некое подобие улыбки.
— Декан?
— Мы как раз говорили об этом досадном происшествии в музее. Бэзил жалуется, что оно мешает работе его отделения.
Гамильтон-Бейли открыл рот, очевидно, чтобы выпустить на свободу какие-то слова, но те, похоже, не желали покидать своего убежища, а когда наконец застенчиво выглянули наружу, то прозвучали с неестественной взволнованностью:
— О каком происшествии?
— Не могли же вы не слышать об этом!
Но оказалось, что он мог. Даже декан вежливо, насколько позволяли правила приличия, выразил свое недоумение:
— Вы, похоже, единственный, кого не затронул этот инцидент.
Никто из присутствующих не решился как-либо прокомментировать слово «инцидент».
Гамильтон-Бейли озадаченно нахмурился, и без того тонкие черты его лица, казалось, стали еще тоньше.
— Так что все-таки случилось?
И опять эта фраза прозвучала как-то неестественно.
В этот момент декан увидел, что кто-то в другом углу буфета пытается привлечь его внимание, и, извинившись и кинув «Бэзил объяснит», оставил Гамильтона-Бейли в обществе Рассела, тут же утратив все свое олимпийское благолепие. Странно, но Рассел, глянув в том же направлении, почему-то не увидел никого, кто претендовал бы на внимание декана.
Оставшись наедине, оба профессора смотрели друг на друга в некотором замешательстве. Бэзил коротко рассказал коллеге, что утром в музее был найден труп, и Александр изобразил на лице потрясение.
— Кошмар! — произнес он магическое слово, способное не хуже нервнопаралитического газа пресечь в зародыше всякое конструктивное обсуждение какой-либо проблемы.
— Жуткое кровавое месиво.
— Кровавое месиво?!
— Ну да. Подвешена к потолку, как туша в мясной лавке, а внутренности вывалены наружу. Всюду сплошные кишки и кровь. Все равно что…
Но тут Рассел обнаружил, что Гамильтон-Бейли его просто не слышит — Александра объял самый настоящий ужас.