Она насупилась и слегка отодвинулась от него.

— Ну и что насчет них?

— Об этом я уже думал. Во-первых, я понятия не имею, кто они такие.

— Джон должен знать. Можно позвонить ему и попробовать как-то, ну, все устроить.

Хикс покачал головой:

— Еще надо учесть нематериальные активы. Эти орлы понимают, какие мы придурки. У них есть собственная гордость. Так что не выгорит, нет.

— А я думаю, что они тоже придурки, — возразила Мардж.

Хикс согласно кивнул:

— Они — животные. Интересно, кто они такие, черт побери.

— Джон знает.

Он скептически улыбнулся.

— Ты не слишком-то уважаешь его, да?

— А то, — ответил Хикс.

— Тогда почему взялся за доставку?

— А почему тебе так надо разложить все по полочкам? Мало ли что мне вдруг взбрело. — Он протянул ей ее банку. — Выпей со мной.

Она позволила налить ей. Когда она подняла банку к губам, он заметил, что она что-то сжимает в другой руке. Он разжал ее холодную ладонь и отобрал таблетку перкодана.

— На кой черт тебе это?

Она вновь прислонилась спиной к стене и холодно ответила:

— От боли.

— Не парь мне мозги. Я же спрашивал тебя, употребляешь или нет. Думаешь, я не вижу?

— Я принимала много дилаудида. И хочу бросить. Поэтому перешла на перкодан.

Он вернул ей таблетку, она проглотила ее, запив виски, и хихикнула.

— Много — это сколько?

Она отвернулась от него. Он поставил банку с виски и вытянулся на полу. Вытащив из кармана пистолет, положил его между ними и, лежа рядом с ней, ясно ощущал его весомое присутствие. Она настороженно протянула руку, словно желая взвесить его тяжесть. Рука повисла над его грудью, и он было подумал, что она хочет прикоснуться к нему, но Мардж взяла пистолет. Повертела в руках, разглядывая. Уголком глаза он наблюдал за ней, пока она не положила пистолет на место.

Дрова в печке прогорели, почти не осталось масла в лампе. Отвернувшись от Мардж, Хикс придвинулся поближе к печке.

Но так лежать было неудобно. Когда он опять повернулся к ней, она смотрела на него расширившимися глазами. Ему стало одиноко под этим взглядом, чуждым и без намека на теплоту, — так смотрят на змею.

— Что это ты так смотришь? — спросил он, тут же устыдившись своего дурацкого вопроса.

В полумраке комнаты ее серые глаза казались бледными. Ему хотелось спросить ее, что она такое видит.

Она рассмеялась, и оба они вздрогнули.

Мгновенье застыло. Он затаил дыхание. Буддийская отрешенность.

Он спрашивал себя, осознала ли она это.

Они сорвали с себя одежду, молча, боясь нарушить таинство мига. Когда она прижалась к нему, он на секунду отстранил ее, желая видеть ее тело, свет, круглившийся на ее груди, серые глаза, желая ощутить под ладонями жизнь, которую мог пить с ее губ и возвращать обратно.

На армейских одеялах, в бесповоротном харакири, карая себя, она покорилась его пенису; он чувствовал, как погружается в самозабвение, в смерть. Он кончил, не выпроставшись, не предупредив. И продолжал стискивать ее в объятиях, — хватавшую ртом воздух, — понимая, что она застыла на грани жажды и отвращения, и это знание вновь воспламенило его.

Характер и жизненные обстоятельства заставляли Хикса чаще всего ограничиваться мастурбацией — он предпочитал удовлетворять себя сам, чем пользоваться проститутками, потому что так было гигиеничнее и отнимало меньше времени. Когда же, довольно редко, его радовала какая-нибудь женщина, он относился к этому очень серьезно, стремясь до отказа насытить и чувства, и интеллект. Он превратился в скупца, в медленного до патологии накопителя эмоций, в мыслителя.

Он вынес ее к свету силой языка, ласково проникшего в ее сладостно-терпкие глубины. И, наконец готовый, вошел в нее, вонзаясь в предельную, потаеннейшую тьму ее тела, и задвигался. Она несколько раз содрогнулась под ним, что-то лепеча; ему показалось, что эти слова были: «Нашла тебя».

И вновь — и вновь он выплеснулся — уже бездумно, в сладостном, счастливом хаосе чувств.

Лежа возле нее, он наслаждался покоем. Признательно склоненная голова подперта рукой, в мозгу пробегают слепящие всполохи, основание позвоночного столба свободно от бремени священной животворящей влаги. Он был несвободен — и рад тому. Он чувствовал себя сильным, в сговоре с госпожой удачей.

Лампа окончательно погасла, и он больше не видел ее глаз, хотя она прижималась к нему.

Он старался заставить себя поверить в то, что она была заодно с ним с момента той первой дрожи, но не находил слов, чтобы ее спросить. Невозможность знать это наверняка сверлила как боль, пока он не уснул.

Он спал долго, пока не проснулся в темноте от ощущения, что снаружи кто-то ходит. Он вскочил, перешагнул через нее и прокрался к окнам. Она проснулась, когда он снова лег.

— Что ждет нас завтра? — сказала она.

— Ты врубись. — Он коснулся пальцем ее живота и повел его вниз, пока не уперся в лобок. Приблизил губы к ее уху и прошептал: — Мы умерли.

* * *

Кто-то нарисовал дьявола на стене над кроваткой Джейни. У дьявола были рога, крылья как у летучей мыши и огромный торчащий фаллос; лицо было изображено достаточно реалистично, чтобы испугаться.

Конверс сидел в комнате дочери, спиной к чудовищу. Холодильник в доме работал, но мясо в нем уже почернело, а молоко скисло. В холодильнике Конверс нашел бутылку кассиса и выпил малость, рассчитывая, что это поможет ему не заснуть, пока он не решит, что делать. Он до того устал, что с трудом сидел на стуле.

Когда она не встретила его в аэропорту и никто не ответил на его телефонный звонок, он взял такси из Окленда до дому, что обошлось в двадцать пять долларов.

Сквозь застекленную заднюю дверь он видел, как на холмы опускается вечер. Время от времени он оборачивался и глядел на рисунок, надеясь, что тот исчезнет, что тот пригрезился его усталому мозгу. Но рисунок не исчезал, и вскоре Конверс уже не отворачивался, а смотрел на него, не отрывая взгляда. Иногда ему казалось, что он узнает в изображении черты людей, когда-то им виденных. Он смотрел и смотрел, пытаясь найти какую-то зацепку, ключ к разгадке.

Здесь было еще непонятнее, чем там, откуда он возвратился.

Просидев час, Конверс решил поговорить с мистером Рочем, домовладельцем. Коротышка мистер Роч жил в бунгало позади дома. Когда Конверс шел через лужайку домохозяина, непривычный ветер, холодный и сырой, заставил его поежиться и усилил его страх.

Несколько минут ушло у Конверса на то, чтобы вытащить мистера Роча из его норы. Хотя мистер Роч был владельцем дома, в котором жил Конверс, ему нравилось изображать из себя управляющего. Так он мог почтительно говорить о себе в третьем лице: «босс». Росточком он был едва за пять футов, черты лица имел тонкие, женственные, типично ирландские. Их, как и дом, он унаследовал от покойной матери. Мистер Роч приотворил дверь, не снимая цепочки.