Деймон долго занимался двумя романами Махендорфа, и в конце концов они были опубликованы. Труды эти отличала грубость языка, и они полнились насилием. В то же время в книгах Махендорфа присутствовала честность, мимо которой нельзя было пройти, и Деймон считал, что ненависть автора к грязным сторонам американской жизни заслуживает того, чтобы быть услышанной. Махендорф вел себя корректно, но благодарности не выражал, и Деймон, как ни пытался, не мог заставить себя испытывать симпатию к этому человеку. Но если бы он вдруг решил представлять интересы только тех людей, которые ему нравились, то ему пришлось бы очень скоро закрыть контору.

И вот рукопись третьего романа Махендорфа лежала между ними на столе подобно барьеру, а сам автор мрачно взирал на толстую пачку листков.

Еще работая над книгой, Махендорф сказал Деймону:

– Ну, теперь эти мерзавцы должны встрепенуться и взять книгу на заметку. Если у критиков сохранилась хоть капля мозгов, полученных при рождении, то они сразу сообразят, что миру явился американский Челлини.

Но прочитав последние строки книги, Деймон понял, что ни один человек в здравом уме не назовет ее автора американским Челлини или вообще чем-то американским.

Деймон дал графоману добрый совет – даже и не пытаться опубликовать свой труд.

Беллетристика беллетристикой, но прототип главного героя легко угадывался, его привычки и характер были хорошо известны, а имя все время оставалось на слуху. Каждый, кто читал нью-йоркские газеты, мог узнать этого человека с первой страницы романа. Звали этого типа Джон Беркли, а Махендорф, безрассудно презрев опасность, нарек своего персонажа Джеймсом Беркиным. Беркли был удачливым дельцом на ниве недвижимости и построил три или четыре наиболее заметных деловых здания в самом центре Манхэттена. Он держал скаковых лошадей и состоял в браке с красоткой, которая когда-то была кинозвездой. Будучи вездесущим, Беркли спонсировал театры и частенько появлялся на самых заметных премьерах или на престижных скачках, о чем свидетельствовали снимки в газетах. На фотографиях он, как правило, был изображен рядом с супругой или стоял в кругу счастливых победителей скачек, широко улыбаясь и возложив руку на холку призового скакуна.

Махендорф, словно его подталкивал к гибели какой-то злой гений, абсолютно по-идиотски одарил своего героя и профессией Беркли, и конюшнями, и женой-кинозвездой. Кроме того, персонаж книги обожал тратить деньги на театральные постановки. В своем творении Махендорф представил Беркли личностью зловещей, непорядочной и глубоко омерзительной. Беркин и остальные персонажи, взятые, как и он, из жизни и вращающиеся в тех же кругах, что и Беркли-Беркин, живописались злобной, насыщенной сквернословием сортирной прозой, смахивающей на граффити общественных уборных.

До публикации своей первой книги Махендорф работал мелким клерком в офисе Беркли и был оттуда уволен. И теперь его враждебная предвзятость пульсировала в каждой строке книги. Возможно, Беркли действительно был неприятным типом, хотя и совершенно не обязательно. Деймон встречал его несколько раз на презентациях новых спектаклей, их знакомство ограничивалось приветствием, и он не мог быть судьей моральным качествам этого человека. Хотя описание типажа и его разнообразных увлечений было близко к реальности, некоторые поступки Беркина, приписанные герою Махендорфа, являлись явным плодом фантазии автора и представлялись столь мерзостными, что любые присяжные, по мнению Деймона, без колебаний признали бы автора виновным в диффамации.

Махендорф мрачно, тихо дымясь от злости, слушал, как Деймон, стараясь изо всех сил быть деликатным, объяснял ему, что автор может столкнуться с неприятностями – очень серьезными неприятностями, – если попытается опубликовать книгу или станет показывать ее издателям.

– Итак, – произнес Махендорф, – вы хотите сказать, что не намерены отсылать книгу с грифом вашего агентства на ней?

– Я не буду ее отсылать. Точка.

– Вы заработали на мне кучу денег.

– Не кучу. Некоторое количество.

Две первые книги Махендорфа распродавались более или менее успешно.

– Итак, – продолжал Махендорф, – вы отказываетесь представлять мои интересы?

– Да -ответил Деймон. – Во всяком случае, не с этой книгой. Не хочу стать соответчиком по иску на несколько миллионов долларов.

– Вы – мерзавец, обмочивший от страха штаны! – злобно выпалил Махендорф. – Вам теперь ни в жизнь не увидеть того, что я напишу – есть у нас контракт или нет. Почему бы вам не ограничиться изданием детских комиксов? «Бобби и Джоан играют в докторов» – или другой чуши в этом роде. Это относится и к белобрысому пидеру, который работает на вас, тщательно вылизывая вам задницу.

– Будь я помоложе, – сказал Деймон, – я за эти слова вас измолотил бы. А сейчас я хочу продемонстрировать, что я думаю о нашем контракте.

Махендорф злобно следил за тем, как Деймон поднялся из-за стола, подошел к канцелярскому шкафу, выдвинул один из ящиков, порылся в папках и извлек на свет пачку скрепленных листков.

– Вот ваш контракт, мистер Махендорф, – произнес Деймон и начал рвать листки.

Махендорф следил за его действиями с сардонической улыбкой. Руки у Деймона тряслись, и он мог рвать документ только по одной страничке.

– К дьяволу! – воскликнул он. – Надеюсь, вы получили представление о том, что я думаю о вашем контракте. А теперь убирайтесь отсюда! – закончил он, швырнув листки под ноги Махендорфу.

– Я хотел бы получить назад рукопись, – проронил Махендорф.

– Вот она. – Деймон толкнул толстую, тщательно перевязанную пачку бумаги на край стола. – Забирайте. Она портит здесь воздух.

– Сукин ты сын, – сказал Махендорф, взял рукопись и нежно погладил ее. – Десять процентов. Ровно столько ты и стоишь. Десять процентов хренова пуля. Как же я буду потешаться над тобой, когда книга увидит свет, а я, развалившись на собственной яхте, стану читать хвалебные рецензии!

– Если бы я был вашим другом, – сказал Деймон, – то пожелал бы вам добра с надеждой на то, что никто в мире не прочитает этого творения, не говоря уж о том, что его опубликует. Но, не будучи вашим другом, я надеюсь на то, что издательство, в которое вы книгу представите, создаст ей грандиозную рекламу. И это явится вашим концом. Теперь же, если позволите, мне надо в туалет. Меня от вас тошнит и может вырвать.

Он покинул этого типа, оставив дверь открытой на тот случай, если одержимый идеей мщения писатель начнет крушить столы и книжные полки. Деймону не хотелось, чтобы подобное буйство прошло мимо внимания Габриельсена и мисс Уолтон.

Оливер бросил на него вопросительный взгляд. Это был первый случай, когда Деймон попросил его выйти из офиса на время беседы с клиентом.

– Что случ?… – Габриельсен едва раскрыл рот.

Деймон отмахнулся, не позволив Оливеру закончить вопрос. Его действительно выворачивало наизнанку, и слова о тошноте вовсе не были фигуральными, призванными выразить степень отвращения. Он выскочил за дверь и бегом припустил по коридору в направлении мужского туалета, вбежав в кабинку как раз в тот момент, когда содержимое желудка подступило к самому горлу. Он натужно хрипел до тех пор, пока тело не охватили конвульсии. Желудок больше не в силах был что-то из себя исторгнуть. Справившись со спазмами, Деймон холодной водой вымыл руки и лицо и прополоскал рот.