– Нет, сударь, это не брат. Уж я бы узнал Гойдемира! А этот человек хоть и похож на брата, все же не он.

Опустив голову, Веледар вернулся к дружинникам, которые слегка расступились, чтобы дать ему место среди себя.

– Сделай нам честь, останься переночевать, княжич, - пригласил сьер Денел.

– Благодарю, не останусь, - уронил Веледар. - Пусть Вседержитель вас благословит за доброе дело. Тяжело, что ехал с надеждой, а брата не нашел. Поеду домой. В дороге мне будет легче, да и нечего теперь задерживаться.

Даргородский княжич поклонился, пожелал дому достатка и мира и в окружении дружинников пошел во двор, где их ждали оседланные кони.

За городом было темно, как в яме. Ночь снова застала Дайка в дороге, как тогда, когда он отправился на поиски драгоценного камня для Гвендис. Все же сейчас было лучше. Дайк больше не боялся вот-вот сойти с ума. Он так и написал Гвендис в записке: «Ты вылечила меня от страха перед безумием». У Дайка был с собой хороший ломоть хлеба, завернутый в белую скатерть, и одет он был не как нищий бродяга, а как горожанин с достатком - в длиннополую суконную куртку и чистую рубаху. «Я больше не боюсь ни снов, ни видений. Вернусь спустя три-четыре недели. Ухожу, чтобы вспомнить, кто я», - написал он Гвендис. Когда Дайк начал учиться писать, его широкая сильная рука не чувствовала веса пера, и каждая буква была точно грубо выцарапана на чем-то жестком.

За середину весны Дайк и нанятый плотник закончили починку обветшавшего дома. Дайк стал неплохим помощником, но пришлось нанять еще пару работников, чтобы дело пошло быстрее. Наконец просторный дом перестал скрипеть так, что казалось, будто он весь шатается. С работниками расплатились. Сад расцвел, старый дом будто бы тоже расцвел выкрашенным фасадом. И ночью Дайк ушел.

У него на груди по-прежнему висел образок Ярвенны Путеводительницы. Дайк не снял дощечку, когда стало ясно, что он не Гойдемир из Даргорода. Парень носил образок не из подражания, а потому что Ярвенна на самом деле тронула его сердце.

Но без мыслей про Гойдемира в жизни Дайка появилась пустота. Он ожидал обрести семью, имя, смысл жизни, родину и выздоровление (Гвендис его заверяла: попадешь на родину - вспомнишь себя). Вдруг это все оказалось глупой ошибкой. Зачем было верить заранее и приписывать себе чужую судьбу?! Теперь снова Дайк остался наедине с собой: с незнакомцем, которого выловили из моря в цепях - рабом, пленником морских разбойников или каторжником.

Но Дайк больше не мог вынести безвестности. Его любовь к Гвендис требовала, чтобы он назвал ей свое настоящее имя. Не бедняга Дайк, которого она подобрала в порту. Кто-то другой: чем-то рискнувший, за что-то поплатившийся, настоящий.

На оттаявшем пригорке Дайк заметил несколько невзрачных сухих метелок. Дикий корень. Дайк подошел, отломил стебель и понюхал: да, похоже на то. Косые лучи рассветного солнца били с небес. Дайк достал нож и выкопал корешки растений. Он шел туда, где когда-то в древности, за Стеной Бисмасатры, было имение Дасавы Санейяти.

На месте имения Дасавы теперь стояла деревня. «Человеческая деревня», - невольно подумал Дайк. За дни пути память о Сатре, вызываемая напряжением всех сил, так овладела им, что даже проходя по пустырям и оврагам, лугам и перелескам окрестностей Анвардена, он видел себя окруженным пышными садами Бисмасатры и заросшими бледно-лиловым вьюном узорными оградами домов. Перед глазами мелькал то серебряный обруч на голове небожительницы, то золотая вышивка на чьей-то рубахе…

За «человеческой деревней» начинался густой лиственный лес. Там стояли развалины, которые местные называли старой часовней, не зная того, что знал Дайк: это были остатки одной из построек в имении Дасавы Санейяти. Когда-то Дасава уединялся здесь для размышлений. Покои освещались небесными светильниками, вдоль стен стояли низкие резные скамьи. Но сейчас круглый купол разрушился, в стене зияли проломы. Шагнув в пролом, Дайк увидел внутри небольшой холм, поросший одуванчиками и травой.

Дайк притащил хвороста для костра. Над дырой, что была вместо купола, нависали ветки. По ночам сквозь них светили звезды. Спал Дайк мало, - не хотел тратить время на сон. Хлеб он съел еще по дороге, а теперь жевал дикий корень. Безвкусный сок корня вызвал прилив сил, но Дайк не тратил их на движение: он часами, сгорбившись, неподвижно сидел у давно погасшего костра. Глаза Дайка показались бы постороннему остекленевшими, как у мертвого: обостренный действием дикого корня внутренний взгляд продолжал «смотреть в Сатру». Он смотрел, как возводятся стены Бисмасатры, расчищал леса, убивал людей, читал книги, отведывал «чистых» плодов, дрался в боях. Как Бисма, он пересекал материк на Запад от изначальной Сатры, снова тонул в болоте вместе с Дасавой, и все это одновременно.

Прошло дней восемь. Дайк ничего не ел, и с этим миром его уже почти ничего не связывало. Он не ощущал ни голода, ни холода, и последние два дня даже не дремал.

Светила серебристая весенняя луна, на траве двигались тени ветвей, заслонявших брешь в куполе башни.

Видения для Дайка уже не отличались от действительности. Вот облекшийся сиянием небожитель Дасава возник прямо перед ним. Дайк встал, чтобы прикоснуться к нему, протянул руку. Но Дасава исчез. Вернее, Дайк перестал видеть его со стороны. Дайк теперь сам был Дасавой Санейяти. Он поднял руку - она сияла, как белая молния. Дайк чувствовал, что от него исходит тепло, сила. Он облекся сиянием, но тут же пошатнулся и упал навзничь.

Гвендис стояла у окна, на подоконнике горела свеча; ставни были распахнуты, ветви сада колыхались под ночным ветром. Гвендис теперь поздно ложилась спать. Ей почему-то казалось, что Дайк возвратится или глубкой ночью, или рано утром. Гвендис догадывалась, почему. Ей чудилось, Дайк вернется внезапно, как и ушел. Вот почему как раз в эти «внезапные» часы Гвендис и стояла у окна.

«Дайк, приходи, - думала она. - Ты поступаешь очень глупо».

Дом и сад были приведены в порядок его руками. Так человек завершает все земные дела, чтобы спокойно свести счеты с жизнью. Дайк с его именем-кличкой, без памяти, без судьбы должен исчезнуть, чтобы вернуться другим. А вдруг он замерзнет холодной ночью, или на него нападет дикий зверь, или он на самом деле сведет себя с ума, пытаясь сломать печать, неизвестно кем наложенную на его память? Гвендис поняла повыше свечу, словно хотела, чтобы свет в окне был виден подальше…

Рука устала держать свечу. После новой бессонной ночи Гвендис, ежась от прохлады, выбралась за покупками. Кутаясь в шаль, она вышла на улицу с корзиной в руках. Вдруг ей навстречу попался высокий бродяга: он стоял у забора его дома и смотрел на нее.

– Хозяйка, - негромко окликнул он.

Она замерла, едва не уронив корзинку.

– Дайк!

– Гвендис! - он едва стоял, держась рукой за столбик калитки. - Я небожитель. Смотри, - он протянул к Гвендис руки и вспыхнул ярким белым светом.

Девушка отступила на шаг. Волосы, лицо, руки Дайка стали ослепительно белыми в глубине сияния.