Кузнецы за изготовлением воинских доспехов. Миниатюра. XIV в.

7. Коммерческие методы Средневековья позже были сурово оценены экономистами XIX в., а корпорации наверняка становились, как это случается со всеми людскими начинаниями, причиной злоупотреблений. Но система имела большие преимущества. Благодаря избавлению от посредников и невозможности какой-либо спекуляции деревенская жизнь до середины XIV в. была в высшей степени стабильной. Средние века не знали искусственных скачков цен, от которых мы страдаем сегодня. Если изучить старинные расценки на строительство, то поражаешься их дешевизне. Торольд Роджерс подсчитал, что башня Мертон-колледжа в Оксфорде обошлась в 142 фунта, то есть примерно в 1,5 тыс. современных английских фунтов. Сегодня она стоила бы гораздо дороже, а ведь каменщикам того времени платили совсем неплохо. Откуда же такая разница? Из малого количества составляющих. Если богатый человек решал построить замок или церковь, он брал в аренду каменный карьер, вытесывал балки из деревьев собственного парка, покупал лебедку — в общем, становился сам себе подрядчиком. Если горожанин хотел серебряный кубок, он покупал металл, договаривался с серебряных дел мастером о чеканке из материала заказчика и, взвесив законченный кубок, получал обратно оставшийся металл. Гильдия защищала и покупателя, и продавца от чрезмерной конкуренции. Это был регулирующий орган.

8. Чужестранцы не имели права сами заниматься розничной торговлей; они должны были договариваться с английскими купцами. Лига фламандских городов и особенно Ганзейская лига (Гамбург, Бремен, Любек) имели в Лондоне свои товарные склады. Торговый двор Ганзейской лиги, Стильярд, был укреплен не хуже крепости; немецкие купцы, сплошь холостяки, жили там вместе, подчиняясь строгому уставу, подобно тамплиерам или рыцарям Святого Иоанна. Они покупали у англичан металлы и шерсть, а привозили шелковые ткани, драгоценности, пряности, которые получали с Востока через Багдад, Трапезунд, Киев и Новгород. Французские купцы из Амьена и Корби тоже держали в Лондоне свои коллективные представительства. Этим иноземцам — французам, немцам, генуэзцам, венецианцам, однако, разрешалось бывать на больших ярмарках. Держать ярмарку считалось привилегией, которую король жаловал городам или монастырям. Ярмарки имели двойную цель. Они позволяли английским производителям находить более многочисленных покупателей, чем на рынках в мелких городках, и давали возможность жителям графств приобретать товары, которые они не могли достать в своем захолустье. В большинстве деревень до XVIII в. не имелось лавок. На ярмарке бальи покупал соленую рыбу и продавал шерсть из имения; здесь же можно было разжиться дегтем, которым метили своих овец. Для большой ярмарки в Стоурбридже строили настоящий деревянный город. Сюда приезжали даже из Лондона. Здесь сидели ломбардские менялы со своими весами; венецианские купцы раскладывали свои шелка и бархат, стекло и ювелирные украшения. Фламандцы из Брюгге привозили полотно и кружева. Греки и критяне торговали изюмом, миндалем, а порой среди их товара попадались даже редкие и очень ценимые кокосовые орехи, чью скорлупу оправляли чеканным серебром. Купцы из Гамбурга или Любека платили за кипы произведенной в английских имениях шерсти привезенными с Востока пряностями. Знать покупала тут коней и подбитое мехами платье. По рядам расхаживали уполномоченные казначейства, взимая сборы за импорт. Однако вскоре для облегчения их задачи король назначил один-единственный город, через который должен был проходить весь экспорт королевства. Этим городом, который по-английски назвали the staple, а по-французски estaple (откуда слово «этап» и название города Этапль), был сначала Брюгге, потом Кале. Так в Средние века в Англии начинает развиваться крупная торговля и даже промышленность, но их роль в этой еще целиком феодальной и сельскохозяйственной стране остается пока очень незначительной.

1. В XI–XIII вв. так называемый христианский мир в Европе становится чем-то вроде духовной империи, в пределах которой духовенство любой страны говорит на латыни, Церковь учит одной вере, Крестовые походы становятся коллективными предприятиями христианских королей, а воинствующие ордена (тамплиеры и иоанниты) превращаются в интернациональные войска. Хотя средства сообщения тогда и уступали в скорости сегодняшним, создается впечатление, что интеллектуальные контакты в Средние века были гораздо интенсивнее и теснее, чем в наше время. Знаменитый преподаватель, будь он итальянцем, французом или англичанином, привлекает к себе студентов любой страны и независимо от их родного языка, потому что преподает на понятной им всем латыни. Такой эрудит, как Иоанн Солсберийский (1120–1180), слушает свои первые лекции по логике у Абеляра в Париже, затем продолжит курс у Гийома Коншского в Шартре, десять раз пересечет Альпы, дабы ближе ознакомиться с римской истиной, и, наконец, начнет сам преподавать в Англии. Институты, преуспевшие в какой-либо стране, сразу же копируются по всей Европе.

2. Университетов в античном мире не было. Греки основали философские школы, такие как Стоя или Академия, но никогда и не помышляли собрать, как это сделают в Оксфорде, 3 тыс. студентов в одном городе. Причиной этому были, с одной стороны, незначительные размеры их селений, но главное — отсутствие организованной Церкви, которая могла предложить средства существования молодым людям, обученным ее дисциплинам. Слово universitas изначально обозначало всякую корпорацию. Поэтому в XIII в. сообщество преподавателей и студентов именуют университетом именно по аналогии с коммерческими гильдиями. И этот университет буквально является корпорацией, которая защищает своих профессоров и учеников, с одной стороны, от церковных властей, а с другой — от горожан. Официальным наименованием высших школ, которые начиная с 1000 года сформировались в Салерно, потом в Павии, Болонье и Париже, было studium или studium generale. Там преподавали гражданское и каноническое право, латынь, философию Аристотеля, медицину и математику. В Париже после большого успеха Абеляра восторжествовала диалектика. Студентов там стали обучать (почти как в школах софистов) искусству находить аргументы за и против какой-либо теории, а еще, например, примирять Аристотеля с христианской доктриной.

3. Записки Иоанна Солсберийского показывают нам, что здравомыслящие люди в XII в. уже понимали, что диалектика, полезная для пробуждения и оттачивания ума, а также для обогащения словаря абстракций, увы, не вела ни к какой позитивной истине. Вернувшись в Париж после своих путешествий, этот англичанин, бывший студент, написал: «Мне было приятно навестить на холме Святой Женевьевы своих прежних, оставленных мною товарищей, которых тут все еще удерживала диалектика, и помянуть с ними былые темы наших дебатов… Но я обнаружил, что они с тех пор не сдвинулись с места. Не похоже было, чтобы они достигли своей цели, распутывая старые вопросы. И не добавили к своим познаниям даже тени собственных суждений… Они преуспели только в одном: разучились быть умеренными и забыли о скромности, а потому не приходится надеяться на их выздоровление. Так опыт научил меня определенной истине: диалектика вполне может помочь в других занятиях, но если она претендует на самодостаточность, то остается бесплодной и мертвой». Однако надо остерегаться слишком строго судить схоластическую логику — ведь это она научила человеческий ум правильно мыслить. Долг Галилея по отношению к Аристотелю гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Идея, что творение Божье рационально и может быть описано с помощью вселенских законов, делает возможными научные исследования.