Дэлл застыл, глядя ниже моего подбородка — лицо его окаменело, челюсть напряглась. Я медленно вдохнула, выдохнула и отвернулась в сторону. Да, я плоская. К тому же порезанная. Гнать меня надо поганой метлой, срам, да и только…

Через несколько секунд он медленно опустился на корточки, приблизился ко мне и завел свои руки мне за спину, будто приобнял. Я не сразу поняла, что он делает, опешила, а когда сообразила, было слишком поздно: замок оказался расстегнут, бюстгальтер медленно соскользнул вниз. Спокойное лицо Дэлла находилось в нескольких сантиметрах от моего.

Господи, только не голышом…

— Тихо. Тихо, Меган, — он смотрел прямо в глаза, — иначе не промыть.

Я отвернулась и зажмурилась, сгорая от его близости и собственного стыда. Сейчас его взгляду предстанут две маленькие пирамидки, такие не ложатся в ладони, не наполняют ее, стыд и срам… зачем я позволила, зачем вообще приехала сюда!

Пореза коснулись теплые пальцы — я резко втянула воздух.

— Я постараюсь обезболить. Терпи.

Жидкость с антисептиком потекла вниз, по животу. Мои щеки полыхали.

Он действовал мягко, аккуратно, а я не смела открыть глаз. Старалась не дрожать, не дышать, не быть здесь. Не слышать капающую обратно в миску с отжатого тампона воду, не чувствовать запах его одеколона, холодивший грудь воздух и жгущее касание пальцев.

Спустя какое-то время он закончил: наложил на порез мазь, заклеил пластырем, но вместо того, что подать мне водолазку и отвернуться, положил ладонь поверх пластыря и какое-то время молчал. Его прикосновение плавило кожу, а тишина давила.

— Меган, — мягко попросил он, — посмотри на меня.

Шея не гнулась, голова, словно насаженная на заржавевшую конструкцию, провернулась с трудом. Не разлеплять бы веки, но ведь он попросил…

Когда наши глаза встретились, он произнес:

— Я хочу, чтобы ты ушла с этой работы.

В его взгляде смешались тепло, боль и грусть, я перестала дышать.

— Я дам тебе денег. Смени работу, хорошо?

Мне бы промолчать, но его внезапная забота сокрушило благоразумие. Руки маленькой Меган обвились вокруг мощной воображаемой Дэлловой ноги — «ты ведь не уйдешь? Никогда-никогда?»

— Если я сменю… ты останешься?

Прошептала и прокляла себя за слабость.

Он долго и тяжело смотрел в душу, затем отвернулся, отнял пальцы от моей груди и поднялся с ковра. Аккуратно подал прикрытый водолазкой бюстгальтер. Я принялась одеваться, глядя в сторону.

Тишина ответила на оба наши вопроса.

* * *

Открытая дверца морозильника явила миру нагромождение покрытых инеем пакетов и картонных упаковок. Хрустнул заиндевевший полиэтилен.

— Есть пицца. Можно разогреть.

— Меня устроят обещанные тосты с сыром.

— Как скажешь.

Дверца морозильника чмокнула, закрываясь. Кутаясь в большое махровое полотенце, накинутое поверх безразмерной майки (его майки), я наблюдала, как Дэлл достал из шкафа хлеб, положил два квадратных ломтя в тостер и сдвинул рычажок вниз, утапливая их в лабиринт нагревающихся спиралей. Застиранная водолазка сохла на батарее в ванной.

Он повернулся и положил обе руки на стол — стальная футболка обтягивала мощный торс, жалась к крепким бицепсам, едва не трещала по швам. Большие руки, большой мужчина и такая домашняя обстановка. Уютная кухня, потерявшаяся в большом незнакомом городе. Сюрреализм.

— Чай, кофе, алкоголь?

— Зависит от дальнейшей темы беседы.

Дэлл улыбнулся. Тикал таймер тостера, стараясь свести секунды обратно к нулю.

— Тогда алкоголь.

— Значит, уже знаешь тему.

— Да, знаю.

Я вздохнула, предчувствуя новые вопросы.

Дэлл вышел в гостиную, где, по всей видимости, хранились запасы бодрящих огненных жидкостей способных помочь течению разговора на неприятную тему. Я огляделась. За окном, укрытый темнотой, спал Нордейл. Вот бы посмотреть на него при свете дня, побродить по улицам, вдохнуть осенний воздух незнакомых улиц. Получить бы сюда пропуск, устроиться бы на новую работу, купить дом, не такой большой, как этот, поменьше, зажить нормальной жизнью.

С Дэллом.

Мечты.

Чужая кухня благожелательно молчала, поглядывая на меня дверцами шкафчиков, глазами блестящих поварешек и деревянными панелями, проложенными бежевой плиткой. Прошла всего неделя, а жизнь так перевернулась…

Звякнул тостер — подпрыгнули вверх поджаристые куски хлеба.

Мой «рыцарь» вернулся минуту спустя с бутылкой в руках. «Ратана» — пояснил коротко (я хмыкнула, вспомнив бар) и принялся сервировать стол: нашел в холодильнике сыр, масло, ветчину, выложил теплый хлеб на широкую тарелку, загрузил в тостер новую партию. Затем налил водку в стопку, плеснул себе в стакан виски из бутылки, стоящей рядом с холодильником, и занял место напротив.

Отсалютовал стаканом, наклонил голову, мол, твое здоровье, и пригубил напиток. Я кивнула в ответ, глотнула уже знакомой на вкус ратаны и поморщилась. Мы принялись за тосты. Захрустел на зубах хлеб с подтаявшим сыром.

Чтобы пауза не затягивалась, волоча за собой мысли о неловком диалоге в гостиной, я спросила:

— А Нордейл — это столица?

— Нет. Столица — Клэндон-сити. К югу отсюда.

Я кивнула, не имея понятия ни о юге, ни о севере этого уровня.

— Это большой город?

— Нордейл? Да, большой. Многие оседают здесь надолго.

— Посмотреть бы…

— Ночью многого не увидишь.

Мне показалось, он хотел добавить «в другой раз», но не добавил. Что-то удержало. Посмотрел на виски, задумавшись о чем-то, затем перевел взгляд на меня. От его изучающих глаз стало трудно жевать, я отвернулась. Что я делаю на его кухне ночью? Он незнакомец, ставший до боли желанным, я случайная попутчица на линии его судьбы, которую приходится вытаскивать из дерьма. Дурацкая смесь. Нелогичная.

Чтобы отключить утомительную аналитику ситуации, я выпила еще раз — водка в рюмке, спасибо Дэллу, пополнялась исправно.

— Откуда на твоих ладонях ожоги, Мег?

Вот и вопросы с подвохом. А я уже «Мег» — знает, куда надавить, чтобы размягчить.

— Там нет ожогов.

— Там шрамы от них.

— Откуда ты знаешь, что они от ожогов?

— Я подрывник.

Один — один. Конечно, кому, как ни ему знать…

— Они старые. Не важно.

— Важно. Расскажи.

— Если расскажу, ты будешь спать со мной в одной постели.

— Мы всю жизнь будем друг друга шантажировать? — он улыбнулся, поставил стакан на стол и поднялся, чтобы положить на тарелку новые тосты.