руководителей и, безусловно, найти их путём признаний со стороны арестованных. Никаких остановок до тех пор, пока не будет найдена исходная точка всех этих происков...» Да и сам император, по собственному признанию, собирался «дойти до дна озера»104. Выступление декабристов Николай считал следствием революционной заразы, навеянной с Запада: «Смерть императора была предлогом, а ни в коем случае не причиной только что подавленного восстания. Замышлялся этот заговор уже давно, покойный император знал и относил его к 1815 году, когда несколько революционеров, заражённых революционными идеями и неопределённым желанием улучшений, стали мечтать о реформах и подготавливать обширную конспирацию. Мой брат Александр, оказывавший мне полное доверие, — часто говорил мне об этом...»105

В этом контексте становится понятен пристальный интерес императора к доносу юнкера Ипполита Завалишина.

Николай I поручил расследование командиру лейб-гвардии Гусарского полка В. В. Левашову — тому, кто вёл допросы арестованных декабристов. Предстояло опросить всех, с кем Завалишин был в кругосветке; но на тот момент они оказались в дальних командировках, и расследование затянулось на долгих четыре месяца. По поводу каждого офицера делался запрос в Главное адмиралтейство, где выясняли его местонахождение; едва он сходил на берег, его препровождали на допрос.

Первыми дали показания капитан-лейтенант Никольский и капитан-лейтенант Матвей Муравьев — бывший правитель русских колоний в Америке, находившиеся в Петербурге. 19 сентября 1826 года на кронштадтский рейд прибыл «Азов», и на допрос вызвали лейтенантов Анненкова, Лутковского, Нахимова, мичманов Бутенёва, Домашенко, Павла Муравьёва, Путятина и, наконец, самого капитана 1-го ранга Лазарева. О содержании доноса уже было известно по слухам, о новом деле против Завалишина тоже, так что у офицеров была возможность сговориться перед допросом. Тем не менее они прекрасно понимали: для них от показаний на допросе зависит дальнейшая карьера, для Завалишина — жизнь. Материалы допросов сохранились в архиве, никогда прежде не публиковались, и о том, что Нахимов был привлечён к следствию по делу декабристов, ранее известно не было106. Поэтому приводим текст его допроса полностью:

«1826 года сентября 28 дня г-ну лейтенанту Нахимову 2 вопросные пункты:

Так как вы находились на фрегате Крейсер, на коем был также бывший лейтенант Дмитрий Завалишин, и притом жили с ним в одной каюте, и следственно более нежели кто другой должны знать его действия — то и требуется от вас откровенное и определённое показание на нижеследующие вопросы».

С кого начинать допрос, как не с товарища по каюте? Два года бок о бок; не то что действия — намерения известны. Потому следственная комиссия и допрашивала его первым.

«1. Вы и мичман Бутенёв были вместе с Завалишиным на берегу Англии и, как он говорит, неразлучны с ним, следственно должны знать все его знакомства там, сношения и действия. Сколь долго вы были на берегу? С кем и где Завалишин имел сношения? Какого рода были оне? Не получал ли он там или впоследствии денежных сумм, от кого, сколько и через кого? — наконец скажите всё, что знаете в отношении и действиях Завалишина в Англии».

Ох, какое искушение отказаться от неразлучной дружбы — ведь Завалишин уже объявлен государственным преступником. Конечно, Нахимову не говорят «ты», как Завалишину, он не обвиняемый — свидетель, но кого хоть раз допрашивали, признается: ощущение не из приятных. А Нахимова допрашивали по делу о государственной измене.

«Мы были на берегу 7 дней, и 5 дней из них в Лондоне, употребив остальные два на путь из Портсмута и обратно. Во всё время мы действительно были неразлучны с Завалишиным, посещали театр, трактир и другие публичные места, но я ничего не мог заметить о каких-либо новых сношениях Завалишина с кем-либо из иностранцев, или о том, чтобы он получал от кого денежные суммы, напротив, кажется, что ни того, ни другого не было. Все сношения наши в Лондоне были с аббатом, французом, которого, по незнанию английского языка, взяли мы за переводчика».

Сдержанно, достойно, нет и попытки отрицать близкую дружбу. Об этом аббате говорили все офицеры. Однако Нахимов ничего не сказал о встречах Завалишина в Лондоне с русским послом графом Семёном Романовичем Воронцовым, хорошо знавшим его отца, о балах, где бывал Завалишин, в частности у зятя Воронцова лорда Пемброка. Много ли храбрости нужно, чтобы скрыть эти сведения? — Кто сомневается, что на допросе можно вести себя иначе, может почитать ответы декабристов во время следствия, опубликованные в двадцати томах: подследственные в подробностях говорили не только о том, что было, но даже о том, чего не было и быть не могло.

О письме с планом присоединения Калифорнии, которое Завалишин отправил из Лондона императору Александру I на Веронский конгресс, Нахимов вряд ли знал. Завалишин и сам оценивал свой поступок вполне трезво, считая, что он «мог стоить мне потери всей карьеры, а может быть, и вечного заточения, если бы меня сочли за сумасшедшего».

«2. Что известно вам о споре Завалишина с капитаном Лазаревым? И о намерении его остаться в Англии?

— Я ничего ни о споре, ни о каких-либо неприятностях между капитаном Лазаревым и Завалишиным не слыхал».

Причин для споров было много, в мемуарах Завалишин упоминает о двух случаях, и оба касаются расходования казённых средств. А ещё бунт команды, бегство нескольких матросов на берег, неприятности с лейтенантом Кадьяном, да мало ли что наберётся за два года похода! О столкновениях между Лазаревым и Завалишиным знали все офицеры, но ни один, как и Нахимов, не свидетельствовал ни против своего капитана, ни против Завалишина.

Что же касается намерения Завалишина остаться в Англии, то на допросе Лазарев вполне определённо высказался на этот счёт: «Завалишин никогда не изъявлял желания остаться в Англии, и даже признаков оного я никогда в нём не замечал. Впрочем, если б он имел желание сие, то легко бы мог оное исполнить, ездив в Лондон». Действительно, возможностей было не счесть. Сам Завалишин объяснил происхождение слухов о намерении перейти на службу в другое государство так: «Во время пребывания нашего в Бразилии случилось одно происшествие, сильно напугавшее моих родных пустыми слухами... У него (бразильского императора Педру I. — Н. П.) был недостаток в хороших морских офицерах, и незадолго перед тем лейтенант английского флота Тайлор перешёл к нему на службу командиром корвета. Видя отличие, которым я пользовался на фрегате,