Мы можем встретиться попозже, спросил он.

Ты спи, сказала я, а я здесь посижу.

А тебе не жалко времени, сидеть здесь, пока я сплю?

Нет, совсем не жалко, ложись и спи, я буду рядом.

Он лег, а я закрыла жалюзи на окнах и потом села на край его постели. Помассируй мне шею, попросил он. У него была привычка задирать подбородок, так что он смотрел на мир снизу вверх, и шея должна была постоянно болеть от такого напряжения. Когда он с жаром рассказывал о чем-то, его плечи и подбородок расслаблялись и опускались, его осанка становилась совсем обычной, но это случалось нечасто. Я спросила его, хорошо ли он видит, он сказал: да, а почему ты спрашиваешь. Потому что ты так странно держишь голову. Он смутился и ответил: но ведь это же хорошо – высоко и гордо нести голову. Я легонько массировала его шею, он лежал, закрыв глаза, потом стал тихонько похрапывать. Через некоторое время его дыхание прервалось, он поднял веки и посмотрел на меня, не понимая, кто я такая и почему я здесь. Потом вспомнил и сказал:

Мне снилось, будто я снова в семинарии.

В сутане, спросила я. Да, в сутане, я был тогда жутко худой. Экзамен снился. Что есть надежда, Варгиз Исахак? Надежда есть богословская добродетель, благодаря которой мы чаем вечной жизни, верим в то, что обещал Христос, полагаемся на помощь благодати, исходящей от Духа Святого, и не оставляем усилий до конца этой земной жизни, чтобы заслужить вечную.

Он сел на кровати и улыбнулся.

Что суть страсти? Чувства, или страсти, суть эмоции или движения чувственного аппетита, которые побуждают нас действовать – или не действовать – в отношении того, что мы воспринимаем как хорошее либо как дурное. Существует много страстей, и главная среди них – любовь. Что такое любить? Аквинат отвечает: «любить – значит желать кому-то добра». Аристотель пишет: «любить – значит желать кому-либо того, что ты считаешь добром». Тебе не кажется, что есть разница между «желать добра» и «желать того, что считаешь добром»? Аристотель допускает возможность, что любовь может быть и злом – если ты ошиблась в своем понимании добра. Например, если ты любишь кого-то, а он из-за твоей любви страдает.

Если я, например, буду преследовать тебя своей любовью?

Ни о чем об этом Аквинат не думает. Любить – значит желать добра, и все. Добро есть Бог, и потому любить кого-то значит желать, чтобы он стал ближе к Богу. Знаешь, что когда братья заперли его с проституткой, чтобы он опомнился и перестал рваться в монахи, он выхватил полено из камина и заревел, что подожжет весь дом?

А я нашла фильм в интернете, о котором ты мне рассказывал.

Какой фильм?

Ну, тот, на который ты сбежал тогда из семинарии. Про то, как фильм снимают, и актер влюбляется в актрису, а она остается верной пацану-сироте, с которым вместе выросла. «Рангина». Ты что, прямо так в сутане на него и побежал?

Нет, я переоделся. Перед тем, как ночью выскользнуть. Да, актриса казалась тогда нечеловечески красивой. Совсем другой мир, чем семинария.

Я бы десять лет жизни отдала, сказала я, чтобы оказаться тогда с тобой в кино.

Ты издеваешься? Ты знаешь, что там все курят и кричат? Что сиденья жесткие?

Наплевать. Я бы сидела и наблюдала, как ты фильм смотришь.

И что же в этом такого интересного?

Интересно, какой ты был тогда.

Я тебе уже сказал: дико худой и дико наивный.

В отличие от того, какой ты теперь, сказала я. Он посмотрел на меня из-под полуприкрытых глаз и промолчал.

Вот еще была странная вещь, сказал он через некоторое время. Он согнул руку в локте и подпер голову кулаком. Там, в катехизисе, был такой параграф: «Надейся, душа, надейся, ибо не знаешь ни дня, ни часа. Осторожнее, жизнь пролетает быстро, даже если нетерпение побуждает тебя сомневаться и ныть от того, как все долго тянется. И пусть тебе приснится – приснится, понимаешь! – пусть тебе приснится, что, чем больше ты борешься, тем больше показываешь любовь к Богу». Почему это должно сниться? Или это надо так было понимать: «Мечтай, что, чем больше ты борешься, тем сильнее доказываешь свою любовь к Господу». Но это получается издевательство какое-то. Мечтай, мол, все это сны и пустые мечтания. Я нашел оригинал, из которого они взяли цитату, так вот, в оригинале говорилось просто: «Смотри, что чем сильнее ты борешься, тем больше любви к Богу показываешь». «Смотри» – или «подумай» – или «обрати внимание». Ничего похожего на сон или мечту. Как будто бес прокрался в катехизис и все извратил сомнением и издевкой. Хотя, может, я неправильно понимаю слово «мечта», может, в этом есть что-то положительное, пусть, мол, твоей мечтой станет борьба за святость…

Его голова опустилась на подушку, глаза закрылись. Я представила себе тишину семинарии, жару и зелень за ее стенами. Веки Варгиза подрагивали, мне хотелось поцеловать их, но я не решалась его потревожить. А знаешь, какой у меня был любимый вопрос? – пробормотал он.

Какой?

Как воскресают мертвые. Знаешь, каким образом?

Во плоти, попробовала я ответить.

Понятно, что во плоти, но каким манером?

Не знаю, сказала я.

Вот именно. Это «как», говорит катехизис, превосходит наше воображение и понимание. «Сей вопрос доступен только вере». Я это даже по ночам повторял, прежде чем заснуть: превосходит наше воображение и понимание. В этой строчке больше всего Бога содержалось, по-моему. Превосходит наше воображение и понимание. Превосходит наше воображение и понимание. Воображение и понимание.

Он спал. Я пересела с постели на кресло, чтобы ненароком не разбудить. В окно видно было тропинку под окнами, снег, иней на ветвях. Я слушала, как дышит Варгиз, и думала, что в этот самый момент дьявол мог бы утащить мою душу, потому что это мгновенье мне хотелось остановить: снежный город за окном, теплая комната и дыхание Варгиза. У меня было чувство, что, спящий, он принадлежит мне больше и полнее, чем тогда, когда бодрствует и властен над своими словами.

На тропинке замаячили два человека. Я боялась, что они будут громко говорить, их голоса проникнут сквозь стекло и разбудят Варгиза. Они курили на ходу, один что-то сказал другому, тот кивнул головой. Когда они проходили под окном, я увидела, что у того, кто кивнул, были кудрявые волосы и круглые очки в роговой оправе, он шел без шапки и без пальто, в пиджаке, но закутавшись в огромный шарф. Беззаботное движение, которым он подносил сигарету к губам и стряхивал пепел с сигареты в снег, напомнило мне о мужчине в таких же очках и с похожей манерой заматывать шарф вокруг шеи. Я была с ним знакома лет десять тому назад. Я виделась с ним дважды. Когда я встретила его в первый раз, он ничего для меня не значил. Очки, шарф, кудрявые волосы – тысячи таких молодых людей ходят по улицам. Мы сидели в кафе, мы обменялись какими-то банальностями. Когда я его полюбила? Еще за столиком? На выходе? В поезде, который уносил меня из его города? Как я могла любить его несколько лет подряд после одного лишь вечера, проведенного вместе, и почти без надежды увидеть его опять?