Уяснив все это, вернемся снова в Россию-Евразию. У степных кочевников в древнетюркские времена (I тыс. н. э.) имело место неравенство в правах (наследственная родовая знать и простолюдины, «чернь»)[323]. При Чингизидах (XIII в.) фактически было установлено восточное «равенство в бесправии». В целях уничтожения старой степной знати после завоевания кипчакских степей Чингисханом было проведено расформирование («раскашивание») старых тюркских (в первую очередь кипчакских) племен и включение их в состав новых, пришедших с завоевателями (найман, кирей, кунграт и т. д.). Целью этого процесса было уничтожение старой знати[324]; собственно, это делалось и на Западе, и в доопричной Руси, но – во-первых, старая знать «уничтожалась» только политически, отнюдь не физически, а во-вторых, и это главное, там этот процесс проводился в пользу третьего сословия. Здесь – нет. И в этом разница. Собственно, деятельность Ивана Грозного для Руси имела примерно такое же значение, как деятельность Чингисхана и его ближайших преемников для степной составляющей Евразии.

А дальше произошло то, что должно было произойти: уничтожение старой, имеющей «по роду преходящие привилегии» знати, помимо всего прочего, скоро сделало золотоордынских ханов, говоря словами Ю. Крижанича, зависимыми «от глуподерзия простых… стрельцов», правда, не пеших, а преимущественно конных. Пиком этой зависимости стало то, что творилось в годы «Великой замятии» в Орде в 1350—1370-х гг., когда ханы свергались чуть ли не ежегодно. А потом власть была узурпирована темником Мамаем, правившим от имени подставных ханов, которых он менял как перчатки. Однако по мере распада империи Чингизидов степное общество постепенно возвращалось к традиционной древнетюркской социальной системе: так, киргизы уже в XVI в. вновь воспроизвели ее[325]. Казахи, как мы увидим чуть ниже, – тоже. Кстати, есть основания думать, что Мамай хотел именно остановить процесс возврата к традиционной степной демократии и снова превратить Орду в военную деспотию полуторавековой давности. И на некоторое время это ему удалось…[326]Об этом мы еще поговорим, а пока спросим: не то же ли самое делал на Руси Иван Грозный?

Поговорим мы и о намерении Ивана Грозного бежать в Англию в 1567 г. и позднее. Пока же отметим, как он это намерение объяснял: «Верное предвидение нами чрезвычайного и опасного положения государей и того, что они наравне с нижайшими подвержены переворотам»[327]. Что же, систему, в которой царь оказался «зависим от глуподерзия простых пеших стрельцов», он создал сам… За что боролся, на то и напоролся!

Итак, как мы видели, процесс уничтожения традиционной евразийской свободы оказался обратимым. Обратимым настолько, что, например, Ч. Валиханов пишет: казахская судебная система (суд биев) середины XIX в. имела ряд чисто европейских черт: практически неограниченную адвокатуру, процедуру обжалования и т. д.

По К. Виттфогелю, на Востоке политическая мысль в принципе не ищет путей политической, социальной и т. д. модернизации общества и не идет дальше того, чтобы устранить (как правило – физически) «плохого» падишаха или богдыхана, заменив его «хорошим». Этот автор писал: «Критики гидравлического общества (так он именовал государства восточного типа. – Д. В.) жаловались лишь на злоупотребления отдельных чиновников или на специфические акции правительства… Но критики правительства ставили себе… целью лишь оздоровление тотальной власти, принципиальную желательность которой они не оспаривали»[328].

А вот как обстояли дела у казахов. Ч. Валиханов приводит конкретный пример: однажды было принято решение назначить четырех главных биев, «биев над биями», с целью «пристроить» судей, удаленных со своих постов под давлением общественного мнения за лихоимство. Однако массовые народные протесты заставили отменить это решение[329]. Подчеркнем: речь идет не о замене «плохих» биев «хорошими» (подход, характерный для Востока), но о принципиальном неприятии изменения, которое представляется гражданам неправильным.

В самой России суд до реформы 1864 г. был дальше от европейских стандартов, чем казахский суд биев: например, адвокатов вообще не было. Говорят, что Николай I лично ответил отказом на просьбу разрешить в российских судах институт защиты, мотивировав это тем, что «все революционные смутьяны (он назвал поименно Мирабо и Робеспьера) вышли как раз из адвокатов». Как Россия докатилась до жизни такой – об этом вся дальнейшая книга, здесь отметим только, что многие проживавшие в казахских областях русские предпочитали суд биев, и напротив, некоторые казахи, «заклейменные народом за прегрешения вполне безнравственные» (например, конокрад, укравший в общей сложности сотни лошадей), требовали русского суда[330].

Однако вернемся во времена, предшествовавшие воцарению Ивана Грозного. Так вот, если золотоордынские окраины к тому времени уже вернулись к традиционному евразийскому степному устройству, то для центра бывшей Золотой Орды (Поволжье), вошедшего в середине XVI в. в состав России, процесс возврата к традиционному степному устройству был замедлен, этот регион на тот момент оставался еще «чингисхановским» в плане политической культуры. С учетом всего этого есть основания утверждать: причина успеха «самодержавной революции» Грозного в том, что этот регион вошел в состав России, еще будучи «очингисханенным». И именно там Грозный набрал большую часть опричников для «очингисханивания» уже Руси.

Этот процесс можно было нейтрализовать, либо объединившись (после успешных походов на Крым) с Литвой, либо приняв «под государеву руку» уже эволюционировавших к традиционному степному устройству казахов, либо сделав то и другое. Интересно, что после взятия Казани «все разумные люди» советовали царю на время остаться в покоренном городе, но он принял, по словам князя Курбского, «иное решение»[331]. Так вот зачем «все разумные люди» (включая, очевидно, и самого Курбского) советовали царю остаться? Не для того ли, чтобы побыстрее «расчингисханить» остатки Орды? После пяти веков отношений Руси со Степью многие русские бояре, несомненно, понимали опасность включения в состав страны «очингисханенной» Степи. В свете всего, что нам уже известно, понятно и то, почему царь решил иначе…