жрачкой и шмотками. Пока еще цивилизация сама пожирала себя, никаких миграционных служб, которые могли бы предоставить диких едоков из диких африк, не существовало. Самозванец пока до этого не дошел своей костлявой башкой. Впрочем, как скоро станет видно — это дело времени.

Тойво попал в интернациональный коллектив депо, где никто не задумывался о расовых терках. Язык общения был русским, в основном — нецензурным, набор понятий — узкий, а эмоции всегда отражались на лицах. Иногда в виде синяков.

Антикайнен удивился сам себе, как его радовал простой физический труд. Это было на самом деле гораздо интереснее, нежели молоть языком с высоких трибун, либо ходить с маузером и отстреливать людей, объявленных «контриками». Но никаких иллюзий по поводу того, чтобы осесть в Перми, он не питал.

Иногда к ним в Совет железнодорожных рабочих приходил боевой листок под названием «Искра». Газета «Правда» не приходила. Читали его сообща и сообща не верили ни одному печатному слову. Поговаривали, что в самой центральной газете вообще не то, чтобы неправда, а правда, только наоборот.

Про немецкого посла Мирбаха, например в «Правде» было написано, а в «Искре» перепечатано. Де, он — друг, де, он — помощник в установлении отношений, де, он — почти пролетариат, хотя и граф.

— Значит, прихлопнут этого Мирбаха, как жука навозного, — порешили между собой железнодорожники.

— Точно, — неожиданно для себя согласился Тойво. — Не пройдет и месяца.

Для порядку они все какое-то время поругались матом, а потом секретарь их рабочей ячейки поинтересовался:

— Когда, говоришь, посла этого немецкого прищучат?

— 6 июля, — пожал плечами Антикайнен, а затем добавил. — Так это каждый знает.

— Точно, — поддержал его рабочий народ. — Шестого, аккурат после дождя.

Секретарь только рукой махнул и потерял совершеннейший интерес к разговору. Тойво же сам себя заставил прикусить язык. Откуда он взял эту дату, зачем озвучил ее принародно? После блужданий вне тела у него малость не того стало с восприятием действительности. Нельзя говорить о том, в чем уверен. Вообще, нельзя ни о чем говорить. Даже думать нельзя — мысли материальны.

А поезда все не ходили. Белые дрались по всем фронтам с красными, рабоче-крестьянские коллективы грабили всех, кого ни попадя, а Вова Ленин заигрывал со своими хозяевами — немцами. Брестский мир, контрибуции и все такое.

Седьмого июля к общежитию, где нашел приют Тойво, пришли три человека с двумя винтовками. Был вечер, в барачного типа строении, выходящем на реку, никого не было. Раньше здесь, вероятно, хранился и сушился всякий такелаж для бурлаков, пока те на лихачах раскатывали по городу, прогуливая заработанные деньги. Теперь стояли железные кровати, и спал народ, перебивающийся случайной работой в городе. Народа было немного: кто нашел себе жилье получше, кто в рюмочной ронял слезу в стакан с перваком, кто был на работе.

Тойво только вернулся со смены, отужинавший в столовой при депо, и намеревался пойти на рыбалку, чтобы скоротать вечерок и побаловать себя ушицей. Вошедшая троица сразу же сделалась вышедшей троицей: они вошли, огляделись и сразу же вышли. Только один человек вернулся — секретарь их ячейки.

— Гражданин Антикайнен, — сказал он очень официально. — Предлагаю следовать за нами.

— А вы — это кто? — спросил Тойво.

— Мы — это добровольная народная дружина.

— С винтовками?

— С винтовками.

— А куда, если не секрет?

— В ЧК, — сказал секретарь и подбоченился. — Попался, вражина!

Тойво не удивился и не расстроился. Он отчего-то был готов к подобному развитию событий. Земля Пермская — древнейшая Биармия, и каждый человек, который не пытается закрыть свои чувства, доверившись инстинктам, может кое-что ощутить. Тем более, когда после недавних событий все его чувства обострились.

— А в чем, собственно говоря, дело? — задал он вопрос.

— Вчера, 6 июля, в городе Москве был подло убит немецкий посол Мирбах. Все, как ты и сказал, — торжественно сказал секретарь. Он был родом с окраины, не сумел в свое время обучиться грамоте, на войну по малолетству не попал, теперь же обрел настоящие возможности, какие только может обрести неравнодушный к делу Революции человек.

В первую очередь, он научился читать и писать. Писать всякую лабуду, типа «мама мыла раму», а читать «Капитал» Маркса. Книгу он так и не осилил до конца, но не бросил это дело, каждый день постигая по абзацу-другому. Зато приучился читать газеты, особенно ленинскую, а, может быть, уже и не ленинскую, «Искру».

В этом листке была пропечатана срочная «молния»: злодейски убили Мирбаха, половина убийц найдена, другая половина бегает. Секретарь сразу же сопоставил факты, которые упрямо твердили: один из убийц прибежал аж к ним, в Пермь. Его надо задержать, а если это сделать самостоятельно, да сдать в ЧК — это слава, это почет, это признание!

Два знакомых сторожа с продовольственного склада одобрили задержание. С винтовками против какого-то чухонца — да они в империалистическую целые взвода немцев в плен брали!

И невдомек им, сердешным, что убийство немецкого посла — это не бандитская увертюра, а настоящая силовая акция, граничащая с переворотом, против режима Вовы Ленина.

В ночь с 5 на 6 июля 1918 года судьба несчастного Мирбаха была предрешена. Недовольные товарищи в отношении соглашательской политики с немцами и несоглашательской политики с соотечественниками, которую проводил Ленин, закончив свои личные дела в первые полгода после Революции, стали клубиться по углам и шушукаться.

— Вот ты сколько денег натырил? — спрашивал Свердлов Менжинского.

— Что ни есть — все мое, — отвечал Менжинский.

Это они про свои личные дела поговорили. Денег — море, власти — океан, пора было о великорусской гордости думать.

— А не кажется Вам, любезный соратник, что немцы нам больше не особо нужны? — обратился Сталин к Бокию.

— Тут дело не в германцах, — охотно поддержал разговор товарищ Глеб. — Вова Бланк — задрал просто. Пусть сколько угодно пляшет под дудку кайзера, но на государство забивать не стоит. Мы не для того кровь проливали под выстрел Авроры.

— Ага, — важно кивнул Сталин. — Сколько товарищей кровью истекли от наших с тобою великих помыслов, чтобы теперь все дело псу под хвост! Но Ленин — это авторитет. За ним вся бандитствующая голытьба. А их еще как-то обратно к станкам и полям привлечь надо. Гастарбайтеров не хватает, вот арабов бы к нам!

— Где ты видел работающего араба! — фыркнул Бокий. — Бланку мы можем по носу щелкнуть, да так, чтобы и немцам понятно стало: расходятся наши пути-дорожки.

— Кто с нами? —