ехать в город Лодзь, где жили родные. Даша там уже бывала и рассказывала, что в центре есть большой еврейский рынок, а Нехама имеет какое-то отношение к «хлопковым королям», руководившим городом. Непростое было у них семейство, со связями.

Так вот, в тот вечер, уже поздно, ближе к ночи, я, лежа в постели, услышала какие-то звуки, звонки, хлопанье дверей на лестничной клетке. Я еще подумала: «Жена уехала – давай, веселись, душа! Видно, у соседа гости». И с этими мыслями заснула.

Наутро, довольно рано, мы с Ольгой Николаевной собирали Игоря в школу, раздался робкий звонок в дверь, потом тихий стук. Хозяйка открыла дверь, а там Даша с заплаканными глазами и двумя детьми.

– Олечка Николаевна, – она даже не сказала, а прошелестела пересохшими губами, – Григория Самойловича арестовали ночью и увезли. Я не знаю, что мне делать, мы всю ночь не спали.

– Тихо, моя милая, тихо, – сказала ей Ольга, – заходите к нам, не надо, чтоб другие соседи слышали.

Мы их напоили чаем, моя хозяйка сходила к ним в квартиру, а я в это время пыталась уложить уставших и испуганных детей спать. У Фридляндов был жуткий беспорядок после обыска. Ольга взяла только записную книжку у телефона, чтобы позвонить их родным, а заодно и своему мужу на работу. Мы сами были в растерянности и не знали, что делать. В своей квартире и дети, и Даша боялись оставаться. Вечером они все уехали на машине к кому-то из родственников.

Это и для нас был шок. Такого в подъезде еще не случалось. Были ли подобные аресты вообще в нашем доме, мы не знали, но знали, что партия принялась выявлять врагов народа и что арестовывают их в основном ночью, чтоб не оскорблять честных граждан видом их позорного шествия к машине под конвоем.

Вечером за чаем, когда дети улеглись, а я мыла посуду, мои хозяева рассуждали, за что могли соседа арестовать.

– Может, это ошибка? – спрашивала с надеждой Ольга Николаевна.

– Ну да, у нас в стране целый штат работает, ищет предателей, а ты говоришь, ошибка. Врага видно не сразу. Григорий недавно статью в энциклопедию написал об антисемитизме. Он мне показывал. Может, в этом дело?

Мы долго не знали, за что и на какой срок его арестовали. Потом узнали, что его жену через год нашли под Архангельском и посадили на пять лет. А Григория Самойловича тогда расстреляли. Мне их всех было жалко, они были неплохими соседями и добрыми людьми. Квартира стояла пустой несколько месяцев, потом ее отремонтировали и туда въехали новые жильцы, с которыми «мои» не очень общались. Только «здрасьте» и «до свидания». Тоже, видно, жалели и вспоминали Фридляндов.

Леонид Петрович

В каждой семье своя жизнь, свои заботы. Вот и в нашей квартире после ареста соседа жизнь потекла своим чередом: работа, дети и прочее. Леонид Петрович был в нашей семье центральной фигурой. Он и должность занимал высокую, и еще на каких-то митингах и выставках выступал. Написал книгу по фотографированию, вел в городе курсы по этому предмету, но и своим домашним уделял достаточно много времени. В выходной день, если никуда не планировали ехать, он с утра одевался в теплый мохнатый халат с атласными отворотами на воротнике и манжетах и садился завтракать с газетой. Я сразу вспоминала Петра Игнатьевича и его халат и понимала, как они похожи в своих привычках, отец и сын. Леонид много шутил, писал сатирические стишки, любил разыгрывать людей, а когда его разыгрывали или шутили над ним, иногда отшучивался, но мог и обидеться или даже разозлиться. И вот тогда он становился придирчивым и несговорчивым, как его отец. Я помню такие ситуации, но возникали они нечасто.

Ко мне он относился хорошо, не придирался, но порой любил щелкнуть меня по заднице, и я вскрикивала от неожиданности. Мне это было неприятно, Ольге Николаевне тоже. Если она была свидетелем такой вольности с его стороны, то смотрела ему в лицо долгим серьезным взглядом, он это чувствовал и сразу говорил ей:

– Ну Олюшка, ну прости, я же в шутку, и ей совсем не больно. Я же пошутил!

– Ты не у меня, ты у Лизы проси прощения, – сухо отвечала она.

Ну как я, кухарка, могла отреагировать на это? Я ворчала, но довольно громко:

– Ну сущий Пётр Игнатьевич! – и я знала, что он слышит и мои слова его задевают.

Вообще-то мой хозяин не был охоч до чужих юбок. Он любил жену романтической, нежной любовью. Они были очень милая пара: всегда вдвоем или вместе с детьми, всегда дружные и предупредительные по отношению друг к другу.

Но разыграть кого-нибудь – это была у хозяина слабость. Вот, помню, как раз в то время, как соседа забрали, шла война в Испании. Все об этом говорили, формировали интернациональные бригады для помощи Испанской республике. И у нас дома за столом шли обсуждения этой темы.

Как-то раз хозяин пришел с работы и принес домой ружье. Жена его спрашивает:

– Это что? Зачем в доме оружие?

– Пусть постоит пока, – отвечал муж уклончиво.

Затем через пару дней он начинал ружье чистить, разбирать, собирать, щелкать затвором. Жена опять к нему с вопросом:

– Лёня, объясни мне, что происходит? Зачем тебе ружье и что оно делает в нашем доме, где дети и можно случайно пораниться этим оружием?

И тогда Леонид Петрович ей говорит:

– Ты знаешь, Киска, я решил ехать в Испанию на войну.

– Ты с ума сошел! Куда ты поедешь, а вдруг тебя убьют? Как же я? Как же мы?

– Ничего, авось не убьют, а свой интернациональный долг как большевик я должен выполнить.

Вы не представляете, как Ольга Николаевна эти несколько дней переживала! Она и его маме звонила, и его другу Абраму Штернбергу, с которым вместе он вроде бы собирался сколачивать свой отряд бойцов. Когда всё кончилось и он признался, что это был розыгрыш, никому, кроме него, не было смешно. Но его это не особенно печалило. Он всем об этом рассказывал как о забавном курьезе.

Вот что я вспомнила еще. В доме у моих хозяев была очень большая и, как я слышала, ценная библиотека. Историю ее мне поведала бабушка Соня при обстоятельствах, о которых я расскажу чуть позже. Как я уже упоминала, у Леонида Петровича было слабое здоровье, и его довольно часто посылали подлечиться или просто побыть в доме отдыха. Он нередко работал до истощения всех своих сил, и от этой