- Ты где, пьянь?

- А я все там же! На мосту! И, знаешь, думаю искупаться. Вода – чудо как хороша!

- Давайте к мосту, пожалуйста, - тут же командую я водителю, а потом рычу на Татку, - сиди на месте!

Потом пережидаю поток брани и договариваю:

- И оставь мне пару глотков того, чем ты травишься.

Возле моста Татки не обнаруживается, и я на полсекунды замираю от холода в сердце. Но потом вижу худенькую, одетую во все черное фигурку рядом с пешеходной зоной, на лавочке, и отлегает.

Подхожу.

Сажусь рядом.

Татка смотрит на реку, курит. Косится на меня, протягивает молча бутылку какого-то брендового пойла.

Я отхлебываю, отмечаю, как хорошо и мягко пошло по горлу в пищевод, прямо - ух! Так, как надо!

Делаю еще глоток вдогонку, чтоб эффект закрепить.

Отдаю бутылку обратно. Татка отпивает.

- Курить будешь?

- Нет, спасибо.

- Праааавильная, - пьяно и сухо усмехается она, окидывая меня злым взглядом, - знаешь, даже странно, не в его типаже совершенно. Он не любит правильных хороших девочек. Хотя… - тут она опять смотрит, уже медленнее, пристальнее, - ты, наверно, не та, за кого себя выдаешь. Шкатулочка с секретом. Вся такая правильная, а со Зверями спишь. И не только со Зверями, я так понимаю. Секретик. А ключик простенький, а? Любой войдет?

Она говорит гадости спокойно и буднично. И мне не обидно. Потому что ей явно больно. Очень-очень. Я не понимаю, почему, но выясню. Обязательно.

А потом уже решу, что делать.

- Ну что, больно?

- Неприятно.

- Так тебе и надо!

- Ничего не надо!

- Надо! Костик, жги!

- Так, Татка, ты сейчас выйдешь отсюда, пьянь! Я вообще зря вас пустил. Мне Боец откусит башку!

- Кооостик, ну ты такой хороший…

- Костя! Не отвлекайся, пожалуйста! Татка, сядь на диванчик!

- Командирша, бл*!

Но, после этого, Татка, слава Богу, успокаивается и приземляется на продавленный кожаный диванчик, помнящий, еще, наверно, Сталина.

Вообще антураж тату-салона классный. Я не новичок, парочка татушек уже имеется, правда, не на самых видных местах, но в таком салоне впервые.

Брутальный, с какими-то, чисто мужскими, приблудами, в виде развешанных по стенам мечей, шлемов, касок, черепов животных, и прочей атрибутики крутых мачо.

А вот кресло медицинское. Белое, и все инструменты стерильные.

Костик, невысокий, щуплый, весь забитый цветными рисунками парень с ухватками профессионала, не особо нам рад, учитывая позднее время, но Татка на жоре настойчива и нагла. И совершенно непрошибаема.

Мы заваливаемся к нему в частный дом, по совместительству – тату-студию, после двухчасового сидения на лавочке у моста, полностью выяснившие отношения, весело ржущие и довольные.

Чем-то наше веселье напоминает истерику, но плевать.

Мы хотим одинаковые татушки. Крылья на руках.

Правда, у Татки одна рука забита вплоть до кисти, но другая свободна. И место еще есть.

Конечно, на пьяную лавку бить тату – плохая идея, и Костик пытается нас в этом убедить, но ему не удается. Похоже, он к Татке дышит неровно, поэтому отказать не может.

И вот мы сидим, вернее, я сижу, морщась от боли, а Татка прыгает вокруг, издеваясь надо мной за свой срыв с братом. Как будто, я виновата в том, что она – такая ненормальная!

Как будто я его сначала приманивала, приманивала, бегала за ним, хотела, а потом вот так вот все похерила!

И хоть убеждала я ее, что это все глупость несусветная, и что ее проблема яйца выеденного не стоит, но Татка – упрямая коза. И капать ей на мозг надо постепенно.

Наш недавний разговор по душам был первым шагом.

Я морщусь от боли, кошусь на Татку, прикорнувшую на диване, и думаю о том, какая же она все-таки дурочка. Ничего толком не видевшая, наивная и простая.

Как ее легко обмануть.

Эта сука так и сделала. Вот точно.

Закрываю глаза, потому что Костик подбирается к внутренней поверхности руки, где тонкая кожа и особенно болезненно.

И, чтоб отвлечься, перебираю в памяти наш разговор.

Надо, сказать, Татка меня удивила.

Влюбиться в собственного, пусть и сводного, брата… Ну, такое себе. Немного попахивает инцестом. Развратом.

Хотя, кто бы говорил, девочка Элли, спящая сразу с двумя Зверями, вот кто бы говорил!

Вот только, я-то, конечно, сплю, но насчет любви еще подумала бы. Может, это и любовь, хотя не слышала о таком, чтоб сразу двоих любить, учитывая, что они только внешне одинаковые, а по сути – разные совершенно. Но все равно у меня как-то все на лайте.

У Татки – другое. У Татки – боль.

И это так сильно чувствовалось, так остро.

- Я его с четырнадцати люблю, понимаешь? Еще до гибели родителей началось. – Татка смотрит перед собой, отхлебывает из бутылки, даже не морщится уже. Передает мне. Я экономненько. Во-первых, жаль такой эликсир, да из горла, а во-вторых, кто-то в нашем герлз-бэнде должен оставаться трезвым.

- Тат… Ну вот прям так сразу и любовь… Он все же брат, просто, наверно, самый крутой мужик в твоем окружении. Вот и влипла. Это первая влюбленность, знаешь, типа как маленькие девочки в пап влюбляются. И к мамам ревнуют… Как-то эта хрень даже называется, не помню… Ну, короче, это возрастное, проходит…

Татка косится на меня, презрительно оттопыривает губу в ответ на мои псевдонаучные и псевдо умные рассуждения.

- Думаешь, я не пыталась? Думаешь, я не читала про это? Думаешь, я сама… Хочу? Да у нас с ним даже отчества одинаковые, блин!!! Я его отца искренне своим папой считаю!!! Я, когда поняла, чуть вены не порезала! Думала, что все, конец! Извращенка долбанная!

- Тат…

- Я боролась, понимаешь? Я старалась! А потом… Папа и мама…

Она прервалась, хлебнула еще. Я только сжала ладошку, поддерживая. Она не спрашивала про мою семью. И я не могла ей сказать, что понимаю ее, как никто. Хотя… Пожалуй, нет. Не понимаю.

У меня ничего внезапно не случилось.

И маму свою я помню нормальной только в самом раннем детстве. Когда обнимала, целовала и рассказывала сказку про Элли и дорогу из желтого кирпича.

Поэтому осознать, каково это – вот так внезапно оказаться без семьи, без любящих папы и мамы… Нет, я не могу этого.

Но Татке и не требуется. Она говорит, говорит, говорит, просто потому, что ей надо.