Несмотря ни на что, я была уверена, что не ошибаюсь. Материнский инстинкт. Раньше я не понимала, что означает это выражение. Теперь я поражалась, насколько точно оно соответствует действительности. Материнский инстинкт позволяет видеть то, что недоступно другим, и чувствовать малейшие изменения в состоянии своего ребенка. Я чувствовала Луи. Я чувствовала, что он со мной говорит.

Вот почему я хотела видеть доктора Бограна. Я убеждала себя, что уж он-то меня выслушает и что-нибудь предпримет. Он меня выслушал. Очень внимательно. С бесстрастным лицом. У него был прямой взгляд, взгляд штурмана, который умеет – и обязан – приводить сбившихся с пути к спасительному берегу. Со мной пришла Шарлотта. Она выступила в мою поддержку, сказав, что никто не проводит возле постели моего сына больше времени, чем я. Что если и в самом деле наметился какой-то прогресс, то обнаружить его, скорее всего, удастся именно мне – чисто статистически такая вероятность наиболее высока. Что нельзя просто так отмахнуться от моих наблюдений и предположений.

Александр Богран сказал, что я должна готовиться к худшему. Что положение угрожающее – именно потому, что оно не меняется. Вот показания медицинских приборов, и они не лгут. Чтобы доказать свою профессиональную добросовестность и не огорчать Шарлотту, он согласился в оставшиеся дни увеличить частоту снятия энцефалограммы, но не разделял моего энтузиазма и моих выводов. В оставшиеся дни. Александр Богран только что вонзил мне в грудь кинжал. У него пока нет детей, подумала я, и Шарлотта потом подтвердила, что так и есть. Интересно, как он будет действовать в аналогичной ситуации, когда на чужое несчастье наложится его личный родительский опыт? Когда на месте умирающего ребенка он увидит лицо своего сына или дочери?

Шарлотта отвезла меня домой. Мне никого не хотелось видеть – ни Эдгара, ни Айседору.

Я знала, что рано или поздно у нас с Эдгаром что-то будет. Уверенность в этом жила у меня внутри, я ощущала ее чисто физически, где-то в области солнечного сплетения. Ее укреплял каждый час, проведенный с ним. Но пока что мое сердце оставалось закрытым для всех, кроме моего сына. Эдгару придется потерпеть. Он сказал, что готов. Мне хотелось ему верить. Во всяком случае, я даже не задавалась такими вопросами. Просто позволила событиям идти своим ходом. В последнюю ночь в Будапеште в такси по пути в аэропорт мы поцеловались. Точнее, наши губы едва соприкоснулись. Легко. Целомудренно. Оставим все как есть, шепнула я ему, пока я больше ничего не могу тебе дать. А я ничего и не жду, ответил он и взял меня за руку. Куда нам спешить? Занимайся Луи. Делай то, что должна делать. И ни о чем не жалей.

Сейчас, когда от роковой даты меня отделяло всего три дня, мне нужна была рядом мать. Мне все время хотелось прижаться к ней. Мы с ней никогда особенно не предавались телячьим нежностям, и в последние недели, похоже, нагоняли упущенное за многие годы. Одна в своей комнате, я больше не могла без нее заснуть. Меня охватывал ужас. Я испытывала потребность чувствовать рядом ее тепло; она, по-моему, разделяла мои чувства. Мать каждый день повторяла мне слова, которые говорила слишком редко, когда я была ребенком: что она любит меня. Вся эта история произвела в наших с ней отношениях настоящую революцию. Почему нам понадобилось дожидаться несчастья, чтобы осознать, как много мы значим друг для друга? Почему люди бездарно тратят годы и годы на взаимную ненависть, проистекающую из недомолвок, когда на самом деле все еще можно исправить? Сколько потеряно времени, сколько несостоявшихся встреч, сколько напрасных терзаний!

Сейчас мать была нужна мне, чтобы пройти очередное испытание по программе Луи. Я перевернула страницу дневника чудес. Предпоследнюю. Еще одна – и конец. Я вытерла слезы, скопившиеся в уголках глаз.

Там была всего одна строчка. Я боялась ее, этой строчки. Прикидывала, когда она появится, зная, что ее появление неизбежно. В силу безжалостной логики вещей.

• Узнать, кто мой отец. Увидеться с ним. Всего раз.

Мой роман с отцом Луи продолжался почти два года. Самая банальная история – по прошествии времени я отчетливо это поняла. Но тогда мне казалось, что я попала в сказку. Как будто сладкий сон стал явью. Тем болезненнее было пробуждение.

Мы с Мэтью познакомились в мае, пятнадцать лет назад. Я сидела в кафе на площади Республики, на террасе. Было очень жарко. Парижанки наконец сняли теплые свитера и щеголяли в топах на тонких бретельках, удачно дополняя ансамбль солнечными очками. Туристы выделялись из толпы своими майками с мокрыми от пота подмышками. Мэтью сидел за соседним столиком; в одной руке – путеводитель по Парижу из серии Lonely Planet, в другой – стакан пива. Никаких пятен пота под мышками – хороший знак. Я сразу положила на него глаз. От Мэтью исходило какое-то излучение; думаю, это было его природное свойство, которое он наверняка сохранил и сегодня. Высокий. С седеющими висками. Спортивный. Типаж Джорджа Клуни из «Одиннадцати друзей Оушена». Брендовые солнечные очки, белая сорочка с длинными закатанными рукавами. Я всегда ценила мужчин, которые носят сорочки с длинными рукавами – для меня это маркер хорошего вкуса. Никакой суетливости. Даже стакан с пивом, который он держал в красивой руке с длинными пальцами, он подносил ко рту неторопливо и с достоинством. Явный интеллектуал. Лет сорока с чем-нибудь – что называется, в расцвете сил. Мне самой тогда только что исполнилось двадцать четыре. Он годился мне в отцы. Полагаю, это обстоятельство и сыграло решающую роль, я ведь выросла без отца. Но что в мои чувства вмешался пресловутый эдипов комплекс, я сообразила слишком поздно. А в тот момент моими поступками, скорее всего, руководило подсознание.

Я читала скучнейшую книгу по менеджменту, без конца косясь взглядом на соседний столик. Через некоторое время я поняла, что он уловил мои сигналы. Улыбнулся, и я заметила у него на правой щеке ямочку. (Сегодня у Луи точно такая же, делающая его неотразимым.) Он спросил, не соглашусь ли я ему помочь – он никого не знает в Париже и нуждается в советах, в том числе относительно того, где лучше поужинать вечером. Он живет в Лондоне, в Париж приехал по делам, на две недели. И вместо того, чтобы мотаться туда-сюда, решил провести выходные во Франции. И пока что не пожалел о своем решении. Я засмеялась, а он, лукаво прищурившись, уточнил, что имел в виду здешнюю погоду – прекрасную в сравнении с лондонским дождем. Ну конечно.

Мэтью владел арт-галереей в Ноттинг-Хилле. По-французски он говорил с очаровательным акцентом и выражался с тонкой, чисто британской иронией. Почему такой мужчина до сих пор оставался холостяком? Не нашел еще свою принцессу. Но он не теряет надежды. Говорят, что Париж – столица влюбленных, верно? Мэтью хотел подняться на Эйфелеву башню поздним вечером и увидеть лежащий у его ног город. Я предупредила его, что для этого придется выстоять многочасовую очередь, но оказалось, что у него свои методы. Он тут же забронировал столик в шикарном ресторане, расположенном непосредственно на башне. Этот трюк позволил нам гордо прошествовать мимо толпы зевак; он стоил немыслимых денег, зато покорил меня своей романтичностью.

Я влюбилась в Мэтью с первого взгляда. Тогда я только что поступила в «Эжемони» – на свою первую работу. Преданная душой и телом своему нанимателю, я еще не подозревала, что сохраню ему верность на долгие пятнадцать лет. Наш бурный роман с Мэтью, несмотря на разделяющее нас расстояние, продолжался почти два года. Если быть точной, ровно двадцать три месяца. Мы встречались каждые две недели. Один уикенд обычно проводили в Париже, второй – в Лондоне. На самом деле Мэтью регулярно ездил в Париж и знал его как свои пять пальцев. Впоследствии я поняла, что путеводитель Lonely Planet, лежавший перед ним на столике, он использовал как ловушку для парижанок. И я была далеко не первая, кто попал в его сети.