Вроде поверили. Всю ночь они с НЧ говорили о медведях, тайге, кисточках на ушах рыси. Водили его смотреть на реку, щелкали по носу, колотили по печени. Но меня не тронули. А утром мы пошли искать Аллу Борисовну, а потом вовсе уехали домой. Если вам интересно, то никого там не было, а нас чуть не поймали охранники губернатора. Но об этом я не люблю вспоминать. А НЧ вообще делает вид, что ничего такого не происходило. Самое интересное, где в это время была сама Алла Борисовна, если в лесу ее не было?

Еще было такое — забрались мы как-то с Некоторым Человеком (буду его НЧ называть, а то очень длинно) в цирк, когда там не было никого из уважаемых зрителей. Вообще в цирке, скажу откровенно, всех зрителей уважают не могу как. А тут вот не было их никого. Только артисты, звери и уборщицы. А у контролеров-тетушек, которые без билета не пускают, был выходной. Раньше работали они каждый день, и в будни, и всегда, но потом профсоюз выбил им выходной день. Поэтому в цирке в понедельник нету представлений. Артисты, лошади и слоны буквально рвутся, хотят выступать, но билеты на входе некому проверять, вот и нет представлений. А мы — зрители — мучайся, уважаемые. Я бы, например, каждый день ходила в цирк, но вот не получается. Поэтому я так контролеров не люблю, в цирк не хожу даже в обычные дни, чтобы их только не видеть. Вот это все я НЧ рассказала, а он и говорит:

— Ты не права. Надо пойти в цирк.

Так мы и оказались там, в понедельник, хорошо, что пошли в цирк проверять, не стали по пустякам ссориться.

Итак, был светлый и хороший день понедельник, можно бы сказать, что чистый, так нет, нечистым он был. Все почему. Что-то отдавало, как-то все что-то было не то, не знаю даже, как выразить-то это все. Чем-то припахивало, что ли. НЧ сказал, что в цирке всегда так, но я ему не больно-то поверила, потому что с НЧ нельзя терять бдительности, он много может лишнего наговорить, наврать или даже обидеть, до слез бывает, даже побить может, но он все равно хороший Ч.

Мы с ним забрались на самый верх зрительного зала, если это можно назвать залом, а то круглое все это, типа амфитеатра. Вот туда мы забрались, но долго тут рассказывать и неинтересно. Поэтому мы на этом не остановились, а полезли дальше, к куполу. И такие у нас дела твориться начали, что просто голова закружилась. Это, Некоторый Человек, сказал, от высоты. А я опять не поверила, тогда он начал меня пихать локтями, локотками пихает и пихает, ни разу мне будто не больно. Но я ему сказала одно слово, которое на него подействовало, и он успокоился даже и помогать мне стал. Чтобы я не свалилась, потому что мы были уже высоко над уровнем арены. Под куполом уже, но не под самым, не на самой серединке, а немного сбоку, оставалось еще до него, до центра, расстояние. И тут случилось что-то такое нехорошее, что и вспоминать не хочется, но надо всегда иметь мужество признавать свои падения, уже когда-то задолго до этого мне так говорил НЧ, потому вспомню и этот момент безрадостный. Тут вошла контролерша в зал, то есть на арену цирка, на такую круглую. У нее был выходной, но что-то захотелось ей проветриться, подышать запахом арены, понюхать пыль закулисья. И она приперлась, несмотря на такое грубое слово. И сразу же начала не то что кричать на нас, она просто подняла громкий хай, опять же несмотря на то, что слово «хай» очень грубо на наш с НЧ и на любой вкус.

И тут стали мы падать, потому что ну невозможно же держаться под куполом, хоть и не под самой серединой, но все же, когда на тебя вот так громко кричат, трудно удержаться на высоте. В такой момент остается только вниз. Так мы и поступили.

Но низко не упали, потому что подали друг другу руки помощи, а также немедленно позвали на помощь. Она пришла к нам не сразу, но все же вовремя, когда мы были в метре от земли. Как будто чьи-то руки подхватили нас и поставили на землю. Твердой рукой. Так мы на ней стояли и плакали, обнявшись. И никакая контролерша не могла сдвинуть нас с нашего места, никто, никто. Правда, НЧ так крепко обнимал меня, что я начала задыхаться. Пришлось пихнуть его кулаком в живот, а до зубов я не дотянулась, до его крепких зубов. Он не остался в долгу, как можно догадаться. В результате мы оба оказались в больнице, правда, в разных палатах.

— Что с ними? — спросил врач скорой медицинской помощи у контролерши.

— Да вот, — сказала она, — захожу — они сидят вон на том ряду. Спустились — и давай драться.

Потом, в больнице, мы навещали друг друга, носили туда-сюда одно и то же яблоко, он — мне, а я — ему. Так и помирились.

Мы с Некоторым Человеком очень даже любим театр, страшное дело! Дай нам волю, мы бы не выходили из театра, смотрели бы спектакли, помогали режиссеру на репетициях, делали бы бутафорские яблоки из бумаги. Ну и пусть режиссер кричит свой мат нам в лицо. Ради искусства — мы готовы.

Мне ближе, конечно, драматическое искусство, современные пьесы, а вот Некоторому Человеку подавай балет, оперу б ему. Ну что же, балет так балет, наконец-то мы собрались в театр. НЧ (это я так сокращенно называю Некоторого Человека, кажется, я уже говорила об этом) специально накануне постирал свои джинсы, я погладила ему футболку и жилетку. Джинсы не совсем высохли, но мы решили, что не стоит из-за этого откладывать нашу встречу с прекрасным. В самом деле, прекрасное ждет нас!

Как раз только что поставили новый спектакль «Золушка», на каждом театральном углу стояли и кричали специальные люди, как это прекрасно, билеты стоили сумасшедшие деньги. Но мы купили их заранее, отстояли очередь, да еще взяли последние билеты, на нас кинулись со слезами театральные бабушки фанатического образа жизни, но мы убежали. Театр так театр, не надо путать его ни с чем другим.

Для начала мы, как всегда, чуть не поругались. Я говорила, что надо ехать на 50-м автобусе, а НЧ — что на 25-м трамвае. Ну, глупости какие, кто ездит на трамвае в театр! Тем более что от трамвайной остановки дольше идти. Чуть не подрались, но нам же нельзя драться, можно случайно испачкать или помять нарядную одежду, нет уж. Чтобы не драться, мы решили ехать на том, что быстрее подойдет. Трамвай так трамвай, автобус так автобус. Вышли, кстати, заранее, потому что очень часто нас что-то задерживает в пути, потом приходится бежать, в результате таких забегов мы появляемся всюду не в том виде, взъерошенные, с развязанными шнурками, в порванной юбке или штанах.

В автобусе (первым пришел автобус, я победила) было свободно, мы сели и начали вести разговоры о прекрасном, которое нас так долго ждет, что кричит об этом на каждом театральном углу. Чем ближе был сладостный миг встречи, тем громче оно кричало, можно сказать, под самым ухом. Оказалось, что шум производит кондуктор и старушка с маленьким внуком. Кондуктор кричала, чтобы бабушка срочно платила за своего внука, а она отвечала, что мальчику нет семи лет. Это правда, на вид он был вообще с ладошку, ну, может, побольше. Но кондуктор кричала, что, конечно, семи нет, но он занимает отдельное место. Отдельное! Надо немедленно посадить его на коленки. В автобусе, напомню, было свободно. Но продавщица билетов клокотала и была непреклонна. Оказывается, буквально вчера вышли новые правила проезда пассажиров и провоза багажа. Так вот, по ним, следуя им, точнее, если провозишь ребенка до семи лет и он занимает отдельное место, за него надо платить. Кондуктор показала на стекло. На нем висело объявление: