И она останется жива…

А он умрет.

Стежки крови на его броне, сиплое, с присвистом, дыхание. Запах крови, пота и копоти. В мыслях его предсмертный покой, терпеливое ожидание последнего боя.

Близкая вспышка опаляет лицо. Срезанные ветки падают с шелестом, кружатся хлопья пепла, пахнет огнем и свежестью, что остается после грозы. Пленник роняет метатель огня и берется за меч.

А потом происходит нечто.

Нелюдь бежит на стреляющего, уворачиваясь от огня, двигается легко и стремительно, как будто и не было невероятного боя, словно и не получал он почти смертельную рану.

Прыжок и бросок. Живой меч, превратившийся в метательное копье, летит в главного нелюдя, и тут же клуб огня бьет… нет, вскользь задевает Пленника.

Падают они одновременно.

Трава отпускает Нанджи, и она долго лежит, всхлипывая в ужасе. Никто не подходит к ней, ничем не тычет в плащ. Чутье говорит, что поблизости нет никакого движения…

Не скоро она осмеливается приподнять голову, оглянуться – никого… Первым ее побуждением было вскочить и бежать, но вместо этого она зачем-то ползет на четвереньках к Пленнику.

Сначала ей кажется, что ее защитник мертв, как мертвы его доспехи, мертва ее лоза. Броня на руках и груди потрескалась, маска пошла волдырями. Пластина, закрывающая глаза, помутнела. Через нижний проем маски девушка видит страшно обожженную кожу.

Но грудь его едва заметно вздымается.

Нанджи подцепляет маску кончиками пальцев и обжигается, отдергивает руку. Все же поднимает и в ужасе шарахается прочь – морда нелюдя покрыта страшной пупырчатой коркой ожогов.

Однако он дышит. Все еще дышит.

Лес Всесущий, почему он еще жив?!

Веки в пузырьках ожогов, в черных комочках сгоревших ресниц, вдруг вздрагивают, открываются, на девушку смотрят страшные белые глаза.

Нанджи отшатывается. Она готова бежать.

Веки смыкаются.

И лишь милосердия последнего

может просить герой… – В ее ушах звучит какая-то древняя песня.

Да, надо избавить от страданий… Нанджи вытаскивает нож, заносит…

И не может.

Это же нелюдь, уговаривает она себя. Просто все так сложилось, что благодаря нему она выжила. Если бы она с ним поменялась местами, он погодил бы убить ее лишь для того, чтобы изнасиловать!..

Но не может.

Грязный чужак, оскорбитель ее сестер, убийца мужчин!..

Не может.

Нелюдь, животное, хуже любой твари!..

Клинок выпадает из поднятой руки. Нанджи отворачивается, идет на другой конец поляны.

Трое.

Тело одного ломано страшной мукой – умер не сразу. Пластины брони на его груди и животе черны, погнулись и полопались.

Второй лежит под деревом, нелепо вывернув руки и ноги, броня ниже живота чудовищно опалена. Маска поднята, чистая и очень спокойная чужая морда почему-то не кажется Нанджи уродливой. Она даже думает, что эту морду можно назвать лицом. В широко открытых глазах отражаются верхушки деревьев и небо.

Третий нелюдь, то есть первый, главный, лежит, запрокинув голову, в груди его торчит короткое металлическое копье. Близкий огонь пролетевшего заряда тоже повредил ему. Маска от удара распахнулась, мертвое лицо искажено агонией.

Нанджи торопливо отворачивается от мертвых тел, сгибается пополам, хватаясь за живот, и ее как взрывает изнутри, кислое хлестнуло через зубы сплошным потоком…

Она долго лежит, тело сотрясается в пароксизмах, вместо желудка огромный комок болезненной пустоты. Кое-как встает, утирается, на негнущихся ногах возвращается к живому. Встает рядом на колени и решительно заносит нож…

– Спасибо. Мне действительно стало легче, – всхлипнула Нанджи и отстранилась. Оказывается, мы стояли в обнимку.

– Ничего. Обращайся, если еще захочешь поплакать, – я чувствовал себя очень странно. Как будто прожил частичку ее жизни.

– Буду иметь в виду, – Нан слабо улыбнулась. Ее воспоминания, разделенные на двух, не исчезли, конечно, но вдвое снизили свою болезненную остроту.

– А что было дальше? Этот 3-Д фильм закончился как раз тогда, когда ты собиралась меня добить…

– Я не собиралась!.. Я всего лишь срезала с тебя доспехи и лозу, сотворила заклинания, на плаще дотянула до той поляны…

Я решительно взял ее за руку.

– Не рассказывай, покажи.

Невероятное телепатическое единение уже кончилось, но я все еще видел «очами души моей» ее воспоминания. Как Нанджи, пошатываясь, волокла меня через кусты и кочки к дальней поляне, как колдовала на пределе сил, пытаясь исцелить почти мертвое тело, вернуть ушедшую далеко душу.

Как потом вернулась на поляну боя, ножом резала дерн и мох, стаскивала тела в «конверты», укрывая, вздрагивала и поминутно оглядывалась на каждый шорох. Щедро разбрасывала Зеленые Слова, отдавая часть себя травам, кустарникам и деревьям, которые скрывали страшные шрамы в земле Леса.

И после, боясь и меня и своих же соплеменников, прятала раненого, смыкала волшебные круги вокруг ложа. Лечила, уходила на охоту, оставляя мне единственную свою защиту, живой плащ, и ухаживала за всеми нуждами больного…

Я смотрел на Нанджи – то есть в ее сторону. Слов не было. Наконец я просто встал на колени и поцеловал ее руку.

Такой выспренний жест показался мне тогда естественным и единственно правильным, но Нанджи вздрогнула в замешательстве, выдернула руку. Мысленно обругав себя – на романтику потянуло дурня, – я поднялся.

– Что это ты делал? – неверным голосом спросила она.

Да, действительно, что это я сделал?

– Я… я просто показал, что бесконечно благодарен тебе.

Нан странно засмеялась.

– Нет. Я должна была за свою вину перед тобой. Я думала, что ты – нелюдь, и пыталась убить. А ты спасал.

Волна чужих эмоций поднялась… и схлынула, когда девушка торопливо выдернула руку.

Ну и что это сейчас такое было?

Девушка вдруг заторопилась, завертелась на месте, прошлась туда-сюда. Я ощутил эхо заклинаний.

– Нашла!

Я поспешил на зов, зрение восстановилось ровно настолько, чтобы я не налетал на стволы деревьев и заросли кустарника. Споткнулся, уколол ногу, зашипел, запрыгал на левой, оцарапал и ее.

Нанджи подошла, взяла за руку, повлекла.

– Здесь. На земле.

Я опустился на колени.

– Возьми мою руку, протяни к ней.

Нанджи так и сделала.

– Не бойся.

– Я не боюсь!..