Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Денис нетерпеливо поглядывал на стакан с соком, дожидаясь, когда тот опустеет и можно будет закончить утомительное общение.
Девушка это заметила – допила.
Возле поворота в аллею Анжела остановилась и неожиданно предложила:
– Давай еще по парку прогуляемся? Все равно нам в ту сторону идти.
Он не возразил, ему самому хотелось еще раз пройтись по аллее. Хотелось побыть там, где недавно прошла рыжеволосая девушка, оставляя за собой еле уловимый аромат яблок.
– Завтра в школе будет представление в актовом зале, я с подружками буду петь в хоре, – рассказывала Анжела. – Придешь?
– А?
– Хор! Завтра! В актовом зале! Я пою! – повторила она. – Придешь?
– Не люблю хор, – буркнул Денис.
– Почему? Прикольно. Вообще, знаешь, как мы с девчонками... – Девушка вдруг умолкла. – Ой, а что там такое?
Он прищурился, но и без того увидел возле скамейки Олю.
– Это та девчонка, которая мимо нас проходила, – разъяснила ему Анжела. – А что у нее в руках? Канистра, что ли? Зачем?!
Денис ускорил шаг.
– Куда ты? – воскликнула девушка, когда стала от него отставить. – Правда, у нее канистра? С бензином, да? Зачем она ей? Постой же!
Он остановился, дождался, пока Анжела добежит до него, и сказал:
– Извини, мне пора.
– Но как же...
– Я знаю ту девушку... мы встречаемся. – Денис с невольной улыбкой посмотрел на Олю, обливающую бензином скамейку, и тихо добавил: – Просто поссорились.
– А-а, ну тогда ясно, почему она на нас так посмотрела. А я-то думала... – Девушка передернула плечами. – Ну и ладно, пока. Спасибо, что дал позвонить, я...
Он не дослушал и быстро пошел к скамейке. До цели оставалось всего шагов десять, когда у Оли в руках появился коробок спичек.
Денис остановился.
– Что ты делаешь, дурочка?! – крикнул он.
Оля чиркнул спичкой и посмотрела на него.
– Ты ведь хотел знать, что я думаю? – Она бросила спичку на скамейку. – Вот что!
Вспыхнул огонь, заплясали языки пламени, жадно облизали деревянные рейки... затрещала, запузырилась краска...
Парень едва успел поймать пущенную в него пустую канистру. «Тут ведь поблизости ни одной бензоколонки, – вспомнил Денис. – Откуда у нее бензин?»
Девушка не ушла сразу – какое-то время молча стояла, глядя на пылающий огонь. Он бросил канистру на землю и ошеломленно спросил:
– Зачем ты?!
Оля обернулась, холодно на него взглянула:
– А ты зачем?
– Я был не прав! – на одном дыхании признался он.
Она кивнула.
– Я тоже... когда заказывала у знакомого бомбу, чтобы тебя всего лишь напугать, а не убить.
Черно-серый дым от охваченной огнем скамейки столбом поднялся в небо. Вскоре в монотонный гул, доносившийся из города, ворвался нарастающий вой пожарной сирены.
Листья на дне луж почернели, и вода стала будто прозрачнее. «Осень не бесконечна», – с обреченной ясностью поняла Оля, проходя мимо высокого голого клена, в ветвях которого застыл одинокий желтый листок.
Уже четыре дня Денис пытался с ней заговорить, но она не желала ничего слушать, каждый раз молча проходила мимо. Вчера он не делал попыток к примирению, и она пожалела, что не простила его еще позавчера, когда парень схватил ее за руку и просил позволить ему объясниться. Раньше гордость никогда не мешала ей жить, напротив, помогала добиваться внимания самых интересных парней, не допускала даже намека на чье-то неуважение, а теперь из помощницы превратилась в злейшего врага – в преграду на пути к счастью.
«Что же лучше, – думала Оля, вглядываясь в недра глубокой лужи, – быть гордой и несчастной или забыть гордость и снова стать счастливой?»
Девушка не могла решить. Не было никакой гарантии, что, если она отбросит гордость, которая верой и правдой служила ей много лет, счастье неожиданно свалится на голову.
«А если это предостережение? Может, нужно бежать не к нему, как мне того хочется, как бегу каждый день, а от него? Может, он мне вовсе не пара? Может, наша история – длиною в осень? Может...» – Она бесконечно задавала себе такие вопросы, но ни на один из них не могла ответить. Сердце оделось в железную броню упрямства, болезненно сжималось, не верило, не хотело ничего знать, слышать и понимать. Как капризный ребенок кричит и затыкает руками уши, когда родители пытаются заставить его слушаться, так и оно бешено стучало, стремясь заглушить тихий голос разума.
Оля заметила в воде что-то блестящее и остановилась. На подстилке из кленовых листьев лежала золотая цепочка с подвеской. Обычно она ничего не поднимала с земли, даже ценные вещи, но на этот раз заинтересовалась – уж очень удивительным показалось украшение.
Девушка поддела цепочку зонтом и вытащила из воды. С острых концов подвески стекли последние капли, тогда она положила ее на ладонь, чтобы как следует рассмотреть золотой кленовый лист.
– Красиво, – пробормотала она, проводя ноготком по золотой шероховатой поверхности. – Совсем как настоящий! – Оля накрутила на палец цепочку и недоуменно уставилась на стеклышко в форме капли, прикрепленное к застежке на коротком шнурке. – А это что еще такое? – Девушка потеребила его и огляделась – в аллее, кроме нее, никого больше не было.
«Вот кто-то огорчится... – подумала она, вновь переключая внимание на золотой кулон. – Хоть объявление пиши!» Искать хозяина не хотелось, такой красивой вещицы Оля не видела ни в одном ювелирном магазине.
– Что упало, то пропало, – сказала она вслух, но сомнения все равно остались.
Девушка вздохнула. «Черт побери... Так и быть, напишу объявление, – решила она в конце концов. – Если никто не отзовется, тогда оставлю себе. Все честно».
Оля любовно погладила кленовый листок, собиралась уже положить находку в карман, как вдруг заметила гравировку. На обратной стороне подвески был какой-то текст. Она прищурилась, но радость быстро сменилась разочарованием – надпись оказалась слишком мелкой, чтобы разобрать хоть слово. Взгляд задумчиво скользнул по цепочке, пока не остановился на выпуклой стеклянной капле, и тут ее осенило:
– Лупа! Надо же, какая предусмотрительность!
Девушка схватила стеклышко и поднесла к обратной стороне кулона. Сердце замерло. В ее дрожащих от волнения пальцах под увеличительным стеклом замелькали буквы:
Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя – сушь,
Мне и в жару без тебя – стыть.
Мне без тебя и Москва – глушь.
Мне без тебя каждый час – с год,