– Он не сказал ей ничего оскорбительного, – заверила девушка собеседника, может быть, не так уж искренне, как прежде. – И мисс Стэнхоуп очень хорошо поняла причину его резкости. Она сама много выстрадала, и ей хорошо знакомы все стадии, через которые проходит страждущий.

– Да, она, очевидно… – Барон заколебался, не зная, как лучше выразить свою мысль. – Она тоже в каком-то смысле потерпела ущерб. Это следствие болезни или несчастного случая, не знаете? Конечно, ей больше повезло, чем Роберту. Она может ходить, пусть даже и неловко…

Эстер заметила выражение уверенности в своей правоте, свойственное человеку, живущему в замкнутом мире своих представлений о том, как живут другие. Она не могла рассказать ему о трагедии Виктории или о драматических событиях в ее семье. Бернд, возможно, и понял бы все правильно, но если нет, нанесенный ею вред был бы необратим. Было бы нарушено право мисс Стэнхоуп на тайну личной жизни, а вместе с тем и ее хрупкая уверенность в себе, которой она с таким трудом достигла.

– Несчастный случай, – ответила Лэттерли. – А потом неудачная хирургическая операция. Боюсь, что после нее она стала испытывать почти постоянную боль, более или менее сильную.

– Сожалею, – серьезно сказал мужчина. – Бедное дитя…

И на этом с данной темой для него было покончено. Необходимость высказать сочувствие была удовлетворена, и Олленхайм даже и помыслить не мог, что Виктория может стать в каком-то смысле слова неотъемлемой частью жизни Роберта. Эта девушка была просто еще одним несчастным человеком, который, однако, проявляет доброту, когда в этом есть нужда. Но когда трудный период минует, она исчезнет с горизонта. Возможно, иногда о ней будут вспоминать с признательностью, но не более того.

Бернд оторвал взгляд от увядших цветов и направил его в сторону ярко цветущих маргариток и астр и на довольно беспорядочное пятно ноготков, пламенеющее на фоне влажного дерна и потемневшей листвы.

– Мисс Лэттерли, если вам вдруг случится узнать какие-либо подробности того несчастного дела, связанного с графиней фон Рюстов и принцессой Гизелой, я бы очень хотел, чтобы вы не упоминали о нем в присутствии Роберта, – попросил внезапно хозяин дома. – Боюсь, оно может стать к началу процесса очень и очень неприятным, если, конечно, процесс не будет предотвращен. А я не хочу, чтобы Роберт расстраивался понапрасну. У моей жены более романтический взгляд на вещи, и ему будет приятнее все знать с ее слов.

– Но мне об этом деле очень мало известно, – честно призналась Эстер. – Понятия не имею, почему графиня фон Рюстов выдвинула подобное обвинение, и даже не знаю, продиктовано оно личными обстоятельствами или политическими. Все выглядит чрезвычайно странно, потому что она явно не сможет доказать обвинение.

Бернд сунул руки в карманы и едва заметно покачнулся на каблуках.

Страсть, владеющая графиней, могла привлечь симпатии медсестры, но ее гораздо глубже занимало участие в этом деле Рэтбоуна. Не так уж важно, если он проиграет дело. Девушка даже втайне надеялась, что проигрыш может пойти ему на пользу, – Оливер стал чересчур самодовольным после посвящения в рыцарский сан. Но ей не хотелось, чтобы он попал в унизительное положение, взявшись за заведомо абсурдное дело. Тем самым Рэтбоун неизбежно отдалился бы от коллег и общества и даже от рядовых людей с улицы, которые всей душой сочувствовали громкой истории романтической любви и желали по-прежнему верить в нее. Никому не может понравиться, когда твою мечту втаптывают в грязь.

– Ну почему она пошла на это? – громко спросила Эстер, прекрасно понимая, что ее вопрос Олленхайму может показаться чересчур фамильярным. – Может быть, ее к этому кто-нибудь понуждает?

Зашумел легкий ветерок, и листья, медленно кружась, стали облетать с деревьев.

Бернд не спеша обернулся и посмотрел на собеседницу. Между бровями у него залегла складка.

– Я об этом не думал. Зора – странная женщина, с большими причудами, но никогда прежде она не поступала столь саморазрушительно. Не могу представить никакой разумной причины для такого обвинения. Гизела ей никогда не нравилась, но она не нравилась и очень многим другим. У нее талант как находить себе друзей, так и создавать врагов.

– А Зора не может действовать по наущению одного из врагов принцессы?

– Таким самоубийственным образом? – Барон слегка покачал головой. – Я бы не сделал ничего подобного ни для кого в мире. А вы?

– Это зависит от того, кто бы хотел заставить меня сделать это и почему.

Эстер надеялась, что Оленхейм еще что-нибудь расскажет о Зоре, и поэтому спросила:

– А как вы думаете, она сама верит в справедливость обвинения?

Мужчина несколько минут обдумывал этот вопрос.

– Мне было бы сложно в это поверить, – сказал он наконец. – Гизела ничего не могла выиграть со смертью Фридриха, она лишь все теряла. Не понимаю, как сама Зора может быть уверена в своей правоте.

– А они хорошо знают друг друга? – Лэттерли сгорала от любопытства. – Какие могут быть отношения между двумя столь разными женщинами?

– В той мере, в какой знают друг друга все женщины, когда много лет живут в подобных обстоятельствах и среди одного и того же круга людей. У них совершенно разные характеры, но они пребывают в сходной обстановке. Зора очень легко могла бы оказаться на месте Гизелы, если б Фридрих был другим человеком и влюбился бы в такую неподходящую женщину, как она, вместо тоже неподходящей ему Гизелы.

Лицо барона внезапно исказилось от сильного неудовольствия, и медичка совершенно ясно поняла, как ему неприятна женщина, которая внесла раздор в семейство герцога и заставила принца бросить свой народ и изменить своему долгу.

– Они не могли поссориться из-за другого мужчины? – спросила Эстер, пытаясь нащупать причину раздора.

– С Гизелой? – Бернд явно удивился. – Сомневаюсь. Гизела много флиртовала, но это было только стремление… испытать свою власть над мужчинами. Она никого никогда не поощряла. И могу поклясться, что ей это было совершенно неинтересно.

– Но Зора могла влюбиться в кого-то, кто был пленен Гизелой? Принцесса, должно быть, обладала удивительным обаянием, магнетической силой…

Тут мисс Лэттерли вдруг поняла, что говорит о вдове Фридриха так, словно та уже умерла.

– Я хочу сказать, что она обладает таким магнетизмом и сейчас, – поправилась женщина.

Бернд слегка поджал губы и обернулся, подставив лицо резкому свету осеннего солнца.

– О да. Гизелу нелегко забыть…

Лицо его смягчилось, и презрительное выражение исчезло.

– Но и Зору, наверное, тоже, – добавил он. – Нет, я думаю, политическая причина более вероятна. Мы на грани самого опасного периода в нашей истории. Мы можем перестать существовать как независимая страна, если при процессе объединения станем лишь частью Большой Германии. А с другой стороны, оставаясь независимыми, мы можем пострадать от разрушительной войны и вообще канем в Лету.