Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет! Пожалуйста, не делай этого! Я… я бы хотел сам ей написать. Хочу извиниться. Мне это необходимо, – простонал он и закусил губу. – Не делай за меня все, что можно, мама. Не лишай меня совершенно чувства собственной значимости. По крайней мере, могу же я сам за себя извиниться!
– Да. – Женщина судорожно глотнула, словно в горле у нее что-то застряло. – Да, разумеется. Но ты попросишь ее снова приехать или наоборот?
– Я попрошу ее приехать. Она собирается почитать мне о сэре Галахаде и поисках Святого Грааля. Он его нашел, тебе об этом известно?
– Неужели нашел? – Дагмара заставила себя улыбнуться, хотя по щекам ее текли слезы. – Я… принесу тебе бумагу и бювар. Тебе будет удобно пользоваться чернилами, лежа в постели?
Молодой человек криво улыбнулся.
– Придется научиться, не так ли?
После ланча пришел врач, что он делал почти ежедневно. Этот доктор был очень молод, и поэтому у него еще не выработалась отстраненная профессиональная манера в обращении с пациентом. У него не было того авторитетного вида, который некоторых успокаивает и очень ободряет, а другим, наоборот, кажется снисходительным. Он осмотрел Роберта и задал несколько вопросов непосредственно ему без всякого напускного оптимизма.
Больной был очень немногословен. Эстер чувствовала, что он собирает в кулак все свое мужество и хочет спросить, будет ли он когда-нибудь ходить. Никаких других вопросов он не задавал – для начала ему надо было справиться с самым важным.
– Вы заметно прогрессируете, – сказал наконец врач, закрывая саквояж и обращаясь прямо к Роберту. – То, что вы лежите, не оказывает вредного воздействия на кровообращение.
Дагмара, стоявшая около постели, хотела было о чем-то спросить, но передумала.
– Но мне надо переговорить с мисс Лэттерли по поводу дальнейших процедур, – продолжал медик. – Вам надо избегать появления пролежней и не лежать в одном положении.
Молодой человек набрал в легкие побольше воздуха и сделал глубокий выдох.
– Не знаю, – мягко ответил врач на его невысказанный вопрос. – Я говорю правду, мистер Олленхайм. Не хочу сказать, что обязательно высказал бы правду о том, что вас ждет, если б я ее знал, но я не стал бы вам лгать в этом, клянусь. Не исключена возможность, что нервы были очень сильно повреждены и именно поэтому так долго не восстанавливаются… Не знаю.
– Спасибо, – неопределенно ответил Роберт. – Не уверен, что хотел вас об этом спросить.
Доктор улыбнулся.
Однако внизу, в гостиной, куда его провели Дагмара и Эстер, чтобы он имел возможность одновременно поговорить и с главой семейства, лицо врача стало очень серьезным.
– Итак? – спросил Бернд, и глаза у него потемнели от страха.
– Положение не многообещающее, – ответил медик, поставив саквояж на кресло рядом. – Он ничего не чувствует в нижней части позвоночника.
– Но ощущение вернется! – упрямо возразил барон. – Вы же как-то сказали, что оно иногда возвращается через несколько недель и даже месяцев! И что мы должны вооружиться терпением…
– Я говорил, что чувствительность может вернуться, – поправил его врач. – И я очень, очень сожалею, барон Олленхайм, но вы должны быть готовы и к тому, что она не вернется никогда. И думаю, это несправедливо по отношению к вашему сыну – держать его в неведении насчет его состояния. Конечно, надежда еще есть, но это ни в коей мере не уверенность. Надо иметь в виду и другую возможность и, насколько это в ваших силах, быть к ней готовыми.
– Готовыми?! – ужаснулся Бернд. Его лицо обмякло, словно от удара. – Как мы можем быть к этому готовы? – сердито повысил он голос. – И как мы должны поступать? Купить ему кресло на колесиках? Сказать ему, что он даже стоять никогда не сможет, не то что ходить? Что… что… – Тут он замолчал, будучи не в силах продолжать.
– Мужайтесь, – сказал, поморщившись от жалости, доктор, – но не притворяйтесь, что худшее невозможно. В этом нет никакой гуманности по отношению к нему. Он должен знать все, как оно есть.
– Но неужели ничего нельзя сделать? Я отдам все, что у меня есть… все…
Врач покачал головой.
– Если б такая возможность существовала, я бы вам об этом сказал.
– Что мы можем сделать и как с ним говорить, чтобы он легче воспринял эту правду, если это действительно произойдет? – тихо спросила Дагмара. – Иногда я не знаю, что следует говорить, а о чем лучше умолчать, чтобы ему не было так больно?
– Этого я тоже не знаю, – признался медик. – И никогда не знал. Тут не имеется определенных ответов. Попытайтесь только не показывать ему, как сильно вы огорчены. И не отрицайте правду, если он ее примет. У него своих бед достаточно, не заставляйте его еще мучиться и за вас.
Баронесса кивнула. Ее муж стоял молча и смотрел поверх головы доктора на великолепную картину. На ней была изображена кавалькада всадников, мчащихся галопом. Все они были такими крепкими и сильными, все с такой легкостью и изяществом отдавались ритму быстрой скачки…
* * *
На следующий день Эстер ранним утром вышла в сад, чтобы немного прогуляться, и встретила Бернда, который стоял у клумбы с осенними цветами. Близился конец сентября, так что ранние астры и махровые маргаритки были в полном цвету – симфония пурпурных, сиреневых и красных оттенков. Около клумбы не было увядших лютиков – их срезал садовник, – а дельфиниум уже рассыпал свои семена. Другие летние цветы уже давно отцвели. Пахло влажной землей, и кусты розы-ругозы облетели. Октябрь был не за горами.
Вообще-то Эстер хотела сорвать несколько ноготков, чтобы сделать потом примочку, которая заживляла ссадины и пролежни у тех, кто долго вынужден был лежать в одном положении. Увидев хозяина дома, она остановилась и уже хотела повернуть обратно, не желая ему помешать, когда он увидел ее.
– Мисс Лэттерли! – позвал сиделку Олленхайм.
– Доброе утро, барон, – неопределенно улыбнулась та.
– Как Роберт сегодня утром? – Лицо Бернда озабоченно сморщилось.
– Лучше, – честно сказала девушка. – Мне кажется, от усталости он спал очень хорошо, но он волнуется, придет ли мисс Стэнхоуп.
– Он был очень груб с нею?
– Нет, не очень, просто сказал нечто язвительное.
– Не хотелось бы думать, что он мог кого-то… оскорбить. Собственная боль не извиняет обиду или неприятность, причиненную тем, кто не способен ответить тем же!
Одной фразой Бернд выразил сущность своего собственного социального положения: и врожденную убежденность в своем превосходстве, и нерушимое чувство самодисциплины и чести, неотъемлемое от первого. Медсестра взглянула на его мрачный, но сильный, красивый и выразительный профиль. Барон показался ей очень постаревшей и огрузневшей копией Роберта. Губы его были затенены темными усами, но линии рта у них с сыном были так похожи…