— И хорошая работа? — спросил я.

— Да не так, чтобы слишком, — рассмеялся он, бессознательно переходя на привычный кокни.

— Ну, зато страна красивая, — попытался я его утешить.

— Вы когда-нибудь бывали в Йо’бурге? — вздохнул мужчина. — Там никакого порядка — сплошная неразбериха. И повсюду черномазые! Тысячи кафров… И еще — куда ни пойдешь, везде только и разговоров, что о деньгах. Ей-богу, чтоб мне провалиться на месте!

— Но вам-то нравится ваша работа?

Мужчина задумчиво отхлебнул из своего стакана.

— Да как сказать… Здесь все совсем по-другому, не так, как в Англии. Тяжело с непривычки. Понимаете, существует целая куча дел, которые белый человек не должен делать — не принято! А я люблю все делать своими руками. Ну что это за работа, когда только стоишь и командуешь кучей черномазых. Ей-богу, так и ходить разучишься! Ну, что поделать… Надеюсь, со временем привыкну.

Распрощавшись со своим новым знакомым, я продолжил путь и вскоре очутился в высокогорном краю, столь же диком и безлюдном, как и Гленко. Этот проход в горах был некогда проделан с помощью динамита, и в некоторых местах над дорогой нависали скальные карнизы, смахивающие на книжные полки. Остановившись у обочины, я бросил взгляд вниз — туда, где по узкому ущелью прокладывала себе путь река Вит. Со всех сторон ее окружали горные склоны. Одни из них были покрыты травой, другие выглядели такими голыми и неприступными, что мне снова на ум пришла Гленко. Однако стоило еще немного углубиться в это нагромождение скал и утесов, как всякие сравнения с Шотландией показались неуместными, ибо навстречу выскочил крупный бабуин.

Вскоре дорога привела меня в плодородную долину, почти целиком занятую под зерновые посевы. Свободного пространства оставалось совсем немного, и его занимала река, протекавшая посреди полей. Поскольку на дворе стоял ноябрь, то урожай уже сняли, и повсюду высились аккуратные пирамидки связанных снопов. Им предстояло как следует высушиться и прожариться на летнем солнышке. В поле я увидел мужчину и воспользовался случаем, чтобы расспросить его о животных, которые водятся в здешних горах. Он рассказал, что всего неделю назад один из местных стариков подстрелил наконец леопарда, за которым числилось сто двадцать зарезанных овец. Кроме того, в горах можно встретить антилоп, обезьян, зайцев, фазанов и куропаток. Правда, в последнее время через Клуф такое сильное автомобильное движение, что, коли хочешь увидеть дикое животное, придется изрядно порыскать по маленьким боковым лощинкам.

Следующий перевал (почти столь же дикий, как и Бейнс-Клуф) вел наверх, к Цересу. Он проходил между горами Хекс-Ривер и Витзенберген. Хотя этот проход тоже был проложен Эндрю Геддесом Бейном, назвали его в честь Чарльза Майкла, исполнявшего обязанности генерал-губернатора Капа в 1848 году, когда велось строительство горной дороги. Наверное, мало кто из современных путешественников задумывается, как выглядели эти два перевала в эпоху великой алмазной лихорадки. А ведь тогда здесь пролегала главная дорога в Кимберли, столицу алмазодобывающей промышленности. Именно здесь проходил самый странный трек в истории Южной Африки. Весть о найденных алмазах взбудоражила все население, и тысячи людей снялись с места в безумной надежде на быстрое обогащение. Моряки дезертировали с кораблей, а солдаты — из полков; торговцы закрывали семейные лавки, которые их кормили на протяжении поколений; клерки покидали свои конторы, а фермеры — обжитую землю. И эта разношерстная толпа двигалась по горной дороге — кто верхом, а кто и пешком. Здесь можно было встретить и кап-карты, и бычьи повозки, и многоместные дилижансы — люди использовали любое средство передвижения, чтобы добраться до заветного места в горах. Если верить свидетельствам очевидцев, то города и села в одночасье опустели, дома остались лишь совсем дряхлые старики и юные мальчики.

Достигнув вершины перевала, я оказался на высоте в две тысячи футов над уровнем Столовой бухты. Отсюда было рукой подать до небольшого городка с удивительным именем Церес. Это и впрямь было неожиданно — встретить Цереру в окружении всяческих Веллингтонов, Вустеров и Вулсли. Все равно, как если бы кто-то подкупил прелестную деву с известной картины Боттичелли «Весна» и уговорил ее постоять на пьедестале вместо мистера Гладстона.

Церес не обманул моих ожиданий. Он оказался маленьким городком, затерявшимся посреди боккевельда. Слово это в переводе с африкаанс означает «козье поле», так что, пока я ехал по Майкл-пасс, в памяти моей роился классический набор пасторальных образов. Кстати, пусть вас не вводит в заблуждение южноафриканское словечко вельд. Многие иностранцы ошибочно полагают, будто это название какой-то конкретной местности — как у нас в Англии Даунс или, скажем, «фен». Так вот, ничего подобного! Мало того, что южноафриканский вельд простирается на многие сотни миль, так еще и существуют различные виды вельда. Есть вельд плодородный и болотистый; вельд высокогорный и низинный; вельд глухой, удаленный, и вельд прибрежный. Побеседуйте с местными жителями, и вы наверняка услышите о теплом и холодном вельде, о вельде песчаном и травянистом, а также о множестве других разновидностей вельда. В Южной Африке это слово используется двояко: во-первых, для обозначения всех степных пастбищ, независимо от их географического месторасположения, а во-вторых, для описания типа этих пастбищ. Поэтому любой южноафриканец может петь восторженные дифирамбы родному вельду (вообще), но когда дело дойдет до покупки земельного участка, он непременно поинтересуется, какой именно вельд ему предлагают приобрести.

7

Церес меня совершенно очаровал. Этим знойным летним полднем городок, казалось, сладко дремал в окружении гор. Единственным звуком, нарушавшим его безмятежный полуденный сон, был неумолчный звон цикад в садах. Я обнаружил, что весь Церес состоит из одной-единственной широкой улицы, пары-тройки магазинчиков, одноэтажных бунгало с прилегающими садами и прелестной речушки, которая лениво несет свои воды меж заросших плакучими ивами берегов.

Любопытно, что здесь меня посетило то же самое ощущение, которое не давало покоя в Андалусии. Мне казалось, будто я попал в сонное царство, и ходить тут можно лишь на цыпочках — чтобы, не дай бог, не разбудить спящих жителей. Я и вправду заметил старого оборванного негра, который крепко спал в тени раскидистого дуба. Рядом с ним — в той же самой тени — стоял выпряженный из тележки серый ослик. У него был вид философа, размышляющего над судьбами Вселенной. Городские псы спасались от полуденной жары под стенами домов. Все оконные жалюзи были опущены, и единственным бодрствующим в гостинице оказался сам хозяин — маленький подвижный человечек в рубашке с закатанными рукавами. Он вручил мне ключ от номера, расположенного прямо над каменной верандой.

Занавески на окнах были задернуты, и в комнате царила прохлада. Единственным признаком царившего снаружи зноя была узкая полоска ослепительно-белого света — там, где занавеси неплотно смыкались. Я бросил взгляд на кровать, которая манила меня своим уютом, но затем решительно шагнул к окну и впустил в комнату жаркое ноябрьское солнце. Снаружи по-прежнему царила сонная тишина. Темные контуры гор четко вырисовывались на фоне аквамаринового неба. Посреди пустынной улицы я увидел цветного мальчишку, который куда-то брел, вздымая босыми пятками фонтанчики белой пыли. Пальцы его лениво перебирали струны мандолины — парнишка тихо напевал себе под нос. Интересно, подумал я, о чем поют эти чернокожие трубадуры, которые бродят со своими гитарами и мандолинами по дорогам Южной Африки? Вы встречаете их далеко за пределами ближайшего города: пыльное сомбреро надвинуто на лоб, на лице играет белозубая улыбка… Идет себе этакий темнокожий Блондель — сам с собой разговаривает, чему-то посмеивается, тихо напевает. Куда идет, зачем? Непонятно…