— А-а, — протянула Лариса, совершенно не понимая происходящего. Карен и Кондрат спокойно смотрели на них. — Тебя прислал отец?

— Вроде того.

Карен вдруг сердито сдвинул брови, взглядом отдав Сани приказ. Тот бесцеремонно взял Ларису за руку:

— Пойдём. Им надо поговорить.

Когда за Ларисой дверь номера затворилась, Кондрат положил руку на плечо Бориса:

— Говори, где искать Данилова.

— Он в Сомали, — признался Борис.

— Не врёшь?

— Сейчас нет.

— А Лолита? — Карен сверлил Бориса взглядом.

— Твоя жена с «доном». И её дружок тоже с ними… Савватей. Слыхал о таком?

— Борис, не дерзи Карену, — спокойным тоном велел Кондрат, прогуливаясь перед дверями. — Рассказывай, что знаешь. Почему он поехал в Сомали? Там ведь неспокойно, насколько я знаю.

— Они поехали на сафари, — словно устав пояснять очевидные вещи, с натугой сказал Борис. Он сам не мог объяснить себе, почему в последнюю секунду передумал сказать правду о Данилове и вместо Кении назвал соседнюю страну. — В том месте — это почти на границе с Кенией — обстановка спокойная.

— При чём здесь моя Лола? Зачем он увёз её? Он вздумал наехать на моего дядю? — выдал Карен сразу несколько вопросов. Он никак не мог вникнуть в объяснения Бориса.

— А зачем ты захватил Ларису? — задал встречный вопрос Борис.

— Она всё это начала.

— Правильно. Её обидели. Твоя жена и её любовник Савва.

Кондрат неожиданным ударом в челюсть сбил Бориса с ног:

— Следи за словами, Борис! Я предупреждал!

Но Карен махнул рукой:

— Пусть говорит. Мы же все знаем, что это правда — моя супруга спуталась с подручным Данилова, и в итоге мы все здесь.

Борис мотнул головой, усмехнулся. Не поднимаясь, отозвался:

— Данилов собрался скормить Савватея диким зверям.

— Что-о? — У Карена округлились глаза.

— Что слышал. Савватея сожрут на глазах Лолиты. Такое «дон» придумал им наказание.

— Полный маразм. — Посмотрев на удивлённого Кондрата, Карен пожал плечом. — Он уже совсем из ума выжил, Данилов этот.

— Все мы не в своём уме, — задумчиво произнёс Кондрат. Чуть толкнув ногой Бориса, велел: — Вставай. Вон, сядь в кресло у окна.

— А убегу?

— Беги… Никуда ты не убежишь. — Кондрат сел на диван рядом с Кареном, скрестил руки в замок и, глядя в пол, сказал: — Надо ехать в Сомали. Лететь туда самолётом не имеет смысла, слишком много у нас хвостов, к тому же из Могадишо просто так не выберешься. Значит, поедем морем. Борис, это место как называется, где проводят сафари? Это заповедник или национальный парк? Это рядом с морем или на западной границе? Где конкретно искать Данилова? Сомали — страна большая.

— Я не знаю конкретного места.

— Зачем тогда ты нам нужен?

— Пригожусь.

— Почему сразу, ещё в Египте, не сказал про Сомали?

— Меня Данилов оставил, чтобы я вас отвлёк.

— Ну что? — Кондрат посмотрел на Карена.

— Свяжемся с дядей, выясним, что творится дома, может, там новости. — И, глядя на понурого Бориса, Карен сказал, явно обращаясь к нему: — Надо будет — всю Африку перевернём, а Данилов от нас не скроется. Ты понял, Борис?

— Мне всё равно.

— Кондрат, раз морем поедем, может, утопим его? — Карен кивнул в сторону Бориса.

Борис устало заулыбался, не веря всерьёз угрозам.

Но Кондрат отозвался совершенно серьёзно:

— Может быть.

Ивана Алексеевича привели в сырой и душный подвал. От тусклого света лампочки болели глаза. Пахло гнилью. Миллионы мокриц и других насекомых усеивали потолки и сырые стены. Их шуршание сводило с ума. Хотелось залезть пальцами в перепонки и расцарапать их ногтями до крови.

Их было всего трое — двое палачей и жирный Сика, который ловко закинул удочку, а Данилов, словно старый толстый карась, заглотил чересчур аппетитную наживку. Каждую минуту он думал об этом и корил себя последними словами. А ещё он думал о пропаже Ларисы. Он всё погубил своими спесью и самонадеянностью. Всё оказалось проще — Господь просто был занят другими делами, и ничтожный раб его лишь выпал на секстиллионную долю микросекунды из божественного измерения времени, из внимания Высшего Отца. Теперь Он заметил своё «упущение».

«Сейчас из меня выпустят кишки», — нервно думал Данилов, всем мозгом ощущая божественное присутствие. А может быть, это была банальная истерика… Может быть…

Он криминальный авторитет, очень влиятельное лицо на юге России, по его пожеланию могут восстать все зоны Черноморского края, а тут ему вырвут губы, глаза, отрежут все пальцы, яйца и член и проткнут длинной горячей иглой ушные перепонки. Все его преступные заслуги — здесь ничто. Здесь он ноль без палочки, полное ничтожество, простолюдин, о которого можно вытирать ноги как только понравится.

Десятки станков для пыток обещали муки похлеще застенков средневековой инквизиции.

Внутренний голос Данилова сразу заверил: «Всё отдать и быстро сдохнуть, без боли».

«Стар становлюсь, — подумал тут же Иван Алексеевич. — Раньше времени паникую».

Но мучиться реально не хотелось. Не хотелось видеть кровожадные наглые ухмылки палачей и хитромудрого Сики, который остаток жизни будет купаться в роскоши на деньги Данилова и при каждой пьянке со смехом вспоминать, как он умно развёл старого дурачка из России. Но что сделать? Убить себя самому? Как?

Данилов, никогда не ожидавший от себя такого, в порыве отчаяния кинулся на стену и постарался удариться со всей силы, но стена вдруг оказалась мягкой — удара не получилось. Он тупо торкнулся и упёрся в неё лбом. Что за хренотень? Такого не могло быть.

Безмерно удивлённый, он снова повторил попытку, и снова безуспешно — было совсем не больно, просто очень сильно стала болеть изнутри голова. Боль быта не тупая, как от сильного удара, а зудящая, словно глубоко в мозгу ныло внутреннее воспаление. Такая боль легко побеждалась таблеткой анальгина или цитрамона. После удара в бетонную стену с разбегу голова так не могла болеть. Этого не могло быть. Не могло. Это не голливудское кино.

Данилов снова стукнулся головой о стену — боли не было.

Он уже не обращал внимания на своих мучителей, он сам решил стать своим палачом, но не понимал, почему у него не получался этот распространённый среди уголовников приём — биться в кровь о твёрдые предметы. Он захотел ещё раз удариться головой о мокрую, облепленную трупиками раздавленных им насекомых стену, но не смог — он упирался лбом в стену и был не в силах оторваться от холодной поверхности бетона. Его охватила паника. Небывалая, жуткая паника.