Я достаю одну из пластинок и вынимаю винил из защитного футляра. Клара аккуратно кладет ее на платтер и ставит сверху иглу. Сначала раздается неприятный белый шум, а затем, к нашей радости и изумлению, вертушка начинает играть All I Have to Do Is Dream дуэта The Everly Brothers.

Мы обе начинаем смеяться, и хоть мы и перемазаны чердачной пылью, наши улыбки сияют как никогда.

—Proszę bardzo. Muzyka,— говорит Клара.— «Пожалуйста. Музыка».

—Dziękuję Ci, Klara,— отвечаю я.— «Спасибо тебе, Клара».

Она улыбается, пожимая тонкими плечами.

Когда девушка уходит, я внимательно изучаю содержимое коробки. Большая часть винила из 50-х и 60-х — не совсем та музыка, под которую я обычно танцую, но гораздо лучше, чем тишина.

Однако есть здесь и несколько пластинок с классической музыкой, а имена некоторых композиторов я даже никогда не слышала. Я проигрываю несколько штук, ища то, что подойдет к моему настроению.

Обычно я предпочитаю веселую и жизнерадостную музыку. Неприятно это признавать, но Тейлор Свифт уже много лет является одной из моих любимых певиц.

Ничего подобного в коробке нет. А многое из того, что есть, я не знаю вовсе.

Одна обложка привлекает мое внимание — одинокая белая роза на черном фоне. Имя композитора Эгельзей.

Я меняю пластинку и ставлю иглу.

Эта музыка не похожа ни на что из того, что я слышала раньше — навязчивая, диссонирующая… и в то же время завораживающая. Она навевает мне мысли об этом старом особняке, скрипящем в ночи. О Кларе в ее колдовском платье, отражающейся в пыльном зеркале. И о девушке, сидящей за длинным столом, освещенным свечами, лицом к лицу с Чудовищем.

Она напоминает мне о сказке — мрачной и пугающей. Но также и манящей. Наполненной приключениями, опасностями и волшебством.

Все мои любимые балетные спектакли основаны на сказках — «Золушка», «Щелкунчик», «Спящая красавица», «Каменный цветок», «Лебединое озеро».

Мне всегда хотелось, чтобы был балет и по самой моей любимой сказке — «Красавица и Чудовище».

Почему бы ему не быть?

Я могу его создать.

Я поставила четыре номера для Джексона Райта.

Могла бы поставить весь балетный спектакль от начала и до конца. Он был бы мрачным и готическим, пугающим и прекрасным, прямо как этот дом. Я могла бы взять все свои страхи и восхищение и направить их в танец. И он был бы невероятно прекрасен. Более реален, чем все, что я создавала раньше.

Джексон сказал, что моей постановке не хватало эмоций. Возможно, он прав. Что я вообще раньше чувствовала?

Теперь я чувствую многое. Разное. За две недели своего вынужденного затворничества я испытала больше эмоций, чем за всю предыдущую жизнь.

Я делаю звук громче и начинаю постановку танца.

Мико

Возвращаясь домой с кладбища, я жду, что в доме будет темно и тихо.

Однако когда я прохожу через главный холл, то слышу отдаленные звуки музыки, доносящиеся из восточного крыла.

У Нессы не должна играть музыка. Ей нельзя пользоваться ни телефоном, ни компьютером, ни даже радио. И все же сливающиеся воедино звуки фортепиано и виолончели не спутаешь ни с чем, как и легкий топот босых ног по полу наверху.

Словно рыба, попавшаяся на крючок, я тянусь за этими звуками и поднимаюсь по лестнице раньше, чем успеваю что-либо сообразить. Я следую за мелодией, и она ведет меня не в комнату Нессы, а в зал, где дочь барона организовывала выставки своих акварелей.

Подойдя ко входу в зал, я замираю и не могу отвести взгляд.

Несса танцует, как никогда прежде. Она кружится и кружится, захлестывая опорную ногу поднятой свободной ступней, раскрывая руки и собирая вместе, чтобы кружиться как можно быстрее.

Она похожа на фигуристку, словно пол сделан изо льда. Я никогда не видел, чтобы кто-то двигался столь безупречно.

Девушка вся взмокла от пота. Настолько, что я вижу все, что скрыто под ее бледно-розовым боди, как если бы его не было вовсе. Каштановые волосы выбились из тугого пучка, влажные пряди прилипли к лицу и шее.

Но танцовщица все ускоряется, прыгает по полу, падает, переворачивается и вскакивает вновь.

Я понимаю, что Несса разыгрывает какую-то сцену. Кажется, она убегает, оглядываясь через плечо. Затем останавливается, возвращается к началу и танцует все заново.

Она репетирует. Нет, не так,— она создает что-то. Оттачивает движения.

Несса ставит танец.

Останавливается и начинает все сначала.

Теперь она танцует что-то другое. Теперь она преследователь, догоняющий кого-то. Это дуэт, и поскольку девушка здесь одна, она исполняет обе роли.

Хотел бы я видеть эту сцену ее глазами, побывать в голове у Нессы.

Мне достаются лишь отрывки, небольшие кусочки общей картины. То, что я вижу, эмоционально, пронизано напряжением. Но это всего лишь девушка в пустой комнате. Она же видит вокруг себя целый мир.

Это зрелище завораживает. Я смотрю, как Несса танцует эту сцену снова и снова, выступая то в роли преследователя, то в роли жертвы. Иногда она повторяет все в точности, а иногда немного изменяет движения.

Когда запись заканчивается, нас обоих выбрасывает в реальность.

Несса тяжело и устало дышит.

А я стою в дверях, не имея ни малейшего понятия, сколько прошло времени.

Девушка поднимает взгляд и видит меня. Ее тело напрягается, а руки взлетают к лицу.

—Я смотрю, ты начинаешь чувствовать себя как дома,— говорю я.

Несса сдвинула всю мебель к стене и свернула ковры. Она виновато оглядывает голый пол.

—Мне нужно было пространство, чтобы танцевать,— надтреснутым голосом говорит девушка. Ее горло пересохло от долгого танца.

—Что это?— спрашиваю я.

—Это… что-то, что я создаю.

—Что?

—Балет.

—Это я вижу,— сухо говорю я.— О чем он?

—Это сказка,— шепчет она.

Разумеется. Несса такой ребенок.

Но ее танец не был ребячливым. Он был пленительным.

Проигрыватель продолжает издавать этот пустой повторяющийся звук, означающий, что пластинка закончилась. Игла скользит по голому винилу. Я пересекаю комнату, поднимаю тонарм и щелкаю выключателем, чтобы платтер перестал вращаться.

—Где ты это взяла?— спрашиваю я.

—Я… нашла его,— отвечает Несса.

Она никчемная лгунья. Очевидно, что проигрыватель принесла Клара. Они были в доме только вдвоем.