– Аля, но ведь это и мой дом тоже, – слабо возразил ей отец.

Он был уставший и расстроенный. Новость о смерти Кости его подкосила. Кроме того, накануне ему удалось поспать лишь пару часов. Завтра же предстояла встреча с телевизионщиками. Значит, в лагерь они попадут в лучшем случае ночью.

– Зачем мы сюда пришли? Ты же знаешь, что я ее терпеть не могу.

– Но в Торнове тебе так или иначе придется с ней встретиться. Ты это знала и согласилась.

– Одно дело – экспедиция, а другое – ее дом. Я вообще не понимаю, как ты с ней живешь!

– Аля!

– Папочка, ты – умный, талантливый, веселый, красивый! А она – хитрая, нудная и скучная до дрожи. Помню, как она мне однажды какой-то фильм пересказывала. Я думала, что умру от этой нудятины, так и не дождавшись концовки. Полнейшая жесть. А еще она хитрая!

– Если ты хочешь, я тебе билет на вечерний поезд могу купить. – Лобов вздохнул и опустился на стул, все еще держа ручку розового Алькиного чемодана.

Дочь поняла, что перегнула палку.

– Ладно, пап, проехали, – помолчав, сказала она и закрыла за собой дверь.

В квартире было тесно, чисто и неуютно. Комнат оказалось две – гостиная (она же спальня), с раскладным диваном, круглым столом и допотопным телевизором, и крошечный кабинет с секретером, книжным шкафом и узкой скрипучей тахтой, на которой иногда спал Лобов, засиживаясь допоздна за работой.

– Это твой кабинет? Тогда я буду ночевать здесь, – оглядываясь по сторонам, сказала дочь.

– Устраивайся, где тебе нравится.

– Папуль, не думай, я вообще-то ненапряжная, только мне есть очень хочется.

Лобов вскочил и хлопнул себя по лбу:

– Погоди, Алька, я же забыл продукты в машине, я сейчас. Там сосиски, хлеб, молоко, яйца. Омлет тебя устроит?

– Принимается!

Как только за Лобовым захлопнулась дверь, на столике в коридоре зазвонил его мобильный. На дисплее высветилось: «Тася». Аля осторожно взяла телефон, убавила до минимума звук и вернула на место.

– Так-то лучше!

Дочь вызвалась готовить сама. И минут через десять на плите уже аппетитно скворчал омлет, а на соседней конфорке в кастрюльке кипели сосиски. Дочь, болтая без умолку, деловито расставляла приборы на столе, за которым чинно, с салфеткой на коленях, сидел отец. Он молчал.

– Приятного аппетита, – сказала Алевтина, поставив перед ним тарелку, но Лобов продолжал молчать, погруженный в свои мысли.

– Пап! Ау-у-у! Ешь давай, а то остынет.

Дмитрий Сергеевич ковырнул вилкой омлет, потом открыл кухонную полку, достал оттуда початую бутылку коньяка и налил себе рюмку.

– Ты из-за своего друга расстроился? Да? – участливо спросила Аля.

Лобов выпил залпом коньяк и закусил куском черного хлеба:

– Да как-то, малыш, все сразу навалилось…

Он вышел в кабинет, вернулся оттуда с какой-то книгой, положил ее на стол.

– «Неизвестные сокровища Тавриды», – прочла на обложке Аля, – Константин Тарасов. Это тот самый Тарасов, который умер? Так вы тогда вместе с ним экспертизу клада проводили?

Дмитрий Сергеевич мотнул головой и снова наполнил рюмку.

– Ух ты, армянский, пять звезд! Зачетный у тебя коньяк! – неожиданно изрекла Аля.

– Коньяк действительно хороший. Мне аспиранты подарили целый ящик. – Лобов скосил на нее взгляд. – Но откуда такая осведомленность?

– Пап, ну ты даешь… я же не в лесу живу! – парировала дочь. – Успокойся, пожалуйста, алкоголь я не употребляю… И не надо мне сейчас, как мама, лекции читать.

Впрочем, Дмитрий Сергеевич и не собирался читать лекции дочери, полистав книгу Тарасова, он снова погрузился в молчание.

Алевтина же принялась собирать со стола тарелки, потом помыла посуду и отправилась в душ.

В ванной зашумела вода, дочь говорила сама с собой и что-то напевала. Лобов направился в комнату и прилег с книгой на диван. Веки его отяжелели, глаза закрылись, а рот приоткрылся. Дмитрий Сергеевич мирно засопел, но не успел он поспать и десяти минут, как из ванной донеся страшный грохот и в комнату, путаясь в фалдах отцовского халата, вбежала Аля.

«Этот ребенок ничего не умеет делать тихо», – поморщился отец.

– Мне срочняцки надо позвонить! Мама просила! – Дочь заметалась в поисках мобильного.

Лобов потер глаза, неохотно поднялся с дивана и, взяв сигарету, открыл дверь на балкон. Крошечный балкон со старыми, затейливо выкованными перилами выходил на перекресток двух улиц – Большой Московской и Никольской. На светофоре стояла женщина, держа за руку девочку, та кричала и вырывалась. В палисаднике перед кафе лежали две собаки, поглядывая то на девочку, которая все-таки получила от матери подзатыльник, то на служебный вход и курившего рядом повара. Оранжевое закатное солнце осветило пышные кроны высоких лип и зашло за облако.

Дмитрий Сергеевич присел на табуретку. Из комнаты до него долетал голос дочери:

– Потому что там плохая связь! Мамуля, ну что тут непонятного! Лагерь – вне зоны покрытия. Как-никак у папы работа. Он говорит, что мобильник работает только в одном месте, на каком-то утесе. Да и то – не факт. Не может же начальник экспедиции все время там сидеть и ждать твоего звонка, – убежденно вещала Аля.

«Молодец ребенок! Все правильно говорит. Я и сам это Елене пытался объяснить…» – подумал Лобов и вдруг вспомнил, что пропустил сеанс связи, о котором они заранее договорились с Севой и Тасей. Кто-то из них должен был сходить на «телеграф», так они между собой прозвали единственное во всей округе место, плоский камень на вершине утеса, куда доходил сигнал, и позвонить ему. Сеанс назначили на семь вчера, а Лобов забыл.

– Вот дырявая башка! – Он погасил сигарету и пошел за телефоном.

На дисплее высветился длиннющий список пропущенных вызовов – Тася, Архипцев, Маша, ему позвонил даже доктор Дэн, чей телефон Лобов записал накануне.

«Шепчук еще здесь, допекает, но не критично», «Мить, у тебя все нормально?», «Когда назад?» – Лобов прочел полученные сообщения, сокрушенно качая головой и услышав в трубке неизменное «абонент находится вне доступа сети», стал писать ответ:

«Задерживаюсь. Лаврентьевич настаивает на контакте со СМИ. Буду завтра к вечеру. Займитесь пока бровкой. Не пускайте в раскоп Шепчука».

Не было еще и семи утра, когда из своей палатки вышла Гронская – она, как всегда, встала первой. В шортах, майке, с полотенцем на плече, Тася тихонько «постучалась» к соседу.

– Тук-тук! Бьорн! Плавать идем?

Швед не заставил себя ждать.

– Хэй, Тас-сиа! Доб-ры утро! – ответил он, заботливо задергивая полог палатки, где еще спал министерский гость. – Утром мы иметь золото во рту[30].