— И как? Находишь?

Нет. И отцу прекрасно это известно.

— У меня есть кое-какие соображения, — упрямо стою на своем.

— Да. Ты их уже озвучил. А теперь все-таки, пожалуйста, послушай мои.

Отрывисто киваю. Вдавливаю пальцы в полированную крышку стола. Ощущение того, что я пассажир съехавшего под откос поезда, все усиливается. В ушах гремит, перед глазами мельтешат круги — огни уносящихся вдаль семафоров.

— Если мы рассоримся еще и с Фаризом, у нас будет два голоса против одного в самых ключевых проектах. Тебе не надо объяснять, что это означает?

— Нет. Но я и не прошу вас ссориться с Фаризом.

— Это неизбежно. То, что ты отказался от его дочери — оскорбление. И мы все это понимаем.

— Я ничего не предлагал Фариде! Вы сами что-то порешали, а теперь я виноват?!

Морщусь от того, как по-детски это звучит. Остается только упасть на пол и застучать от бессилия ногами.

— Ты прав. Я тоже, к сожалению, совершаю ошибки, — произносит отец печально. И именно эта печаль будит во мне какую-никакую надежду. Я чуть перевожу дух. Воздух с шумом наполняет мои горящие легкие. — Но теперь уж что? Ситуация патовая.

— Да почему?!

Выдыхаю. Напряжение снова усиливается, хоть кидай сюда провода…

— Ты должен быть благодарен Фаризу, что он готов закрыть глаза на ту ситуацию и дать тебе еще один шанс. Будь он чуть более мнительным, мы оказались бы в гораздо более сложной ситуации.

— Да неужели? — цежу я, не разжимая челюстей.

— Ты променял его дочь, достойную кроткую девочку, на… — Я вскидываю голову. Отцу хватает ума закончить так мягко, как это возможно: — На гораздо менее подходящую партию.

— Да он просто благороднейший из ныне живущих, — с сарказмом фыркаю я.

— Благородство тут ни при чем. Фариз много повидал на своем веку. Ему не надо объяснять, как порой бывает беспомощен мужчина перед красивой женщиной. И каких может наломать дров. Он вошел в твое положение. Хотя мог этого и не делать. Ты должен быть благодарен.

— А его не волнует, что я люблю эту самую красивую женщину? Не его дочь, заметь!

— Марат…

— С этим мне что прикажешь делать, папа? Со своими гребаными чувствами! Сделать себе лоботомию?

Неотвратимость выбора вгоняет меня едва ли не в истерику. Нежная розовая кожа на буквально только что подживших костяшках натягивается. И кажется, еще чуть-чуть, и снова лопнет от того усилия, с которым я сжимаю руки в кулаки.

— Не драматизируй!

— Как легко раздавать советы, когда это не задевает твоих собственных чувств! — рявкаю я. За последнее время мы ссорились с отцом большее количество раз, чем за всю нашу прошлую жизнь. Я не выдерживаю. Вскакиваю из-за стола. Отворачиваюсь к окну. Пока мы спорим, за окном собирается настоящая летняя гроза. Наэлектризованная темень расползается по городу серостью, проникает в дома и офисы… Напитанное свинцовой влагой небо кажется громадным, и от этого я сам себе кажусь еще мельче, чем есть. Абсолютно беспомощным и ничтожным.

Гремит. Чернильную синь прошибает разрядом молнии. На мое плечо ложится тяжелая отцовская ладонь.

— Я не прошу тебя отказаться от чувств, Марат. Ты у меня взрослый парень. Знаешь, как это бывает.

— Нет, — трясу головой. — Не знаю.

— Ну что, мне тебе разжевывать?

И снова гром с молнией. Настоящий Армагеддон.

— Я был бы признателен. Что-то я уже ничего не понимаю.

— Если ты проявишь достаточно гибкости и мудрости, то сможешь оставить эти свои чувства при себе.

— Ты советуешь мне… — я не верю своим ушам, — женившись на Фариде, сделать Афину своей любовницей? Или, может, взять ее в качестве второй жены?

— Не юродствуй! Я говорю, что брак — не приговор. Да и твоя эта… Афина в этом смысле — бывалая. Ей не привыкать к роли запасной. Ты же знаешь.

— Отец!

— Уж прости! Говорю, как есть. А ты решай, что тебе важнее. Честь и благополучие семьи или… — отец делает паузу и перед тем, как выйти, заканчивает: — Или все остальное.

С таким же успехом он мог бы вовсе ничего мне не предлагать. Это дьявольски нечестно. Потому что выбора я не вижу.

— Привет.

Дергаюсь. Вскидываю взгляд на Афину. Я совершенно не готов к ее появлению. Даже не придумал, что ей сказать. Какими словами объяснить происходящее… Я, сука, не знаю. Язык распух, как от жажды, стал жутко неповоротливым.

— Привет.

— Как ты? Как все прошло?

— Нормально. А у тебя какие новости?

Афина удивленно приподнимает брови. Видно, она ждала от меня совершенно другой реакции. Например, что я с ней поделюсь своим хитрым планом, который позволит нам выбраться из той жопы, в которую я нас всех загнал. Но у меня нет никакого плана. А план отца… Ну, как о таком расскажешь?! Это же бред какой-то. Я просто не представляю, как это озвучу ей.

— Самые лучшие. Я вышла на Алеко, — будто чувствуя, по какой тонкой грани мы ходим, Афина позволяет мне отмолчаться.

— Ничего себе! Я за ним охотился года два.

«Встряхнись, Марат. Думай, думай», — велю себе.

— Может быть, я попрошу выписать себе премию, — усмехается Афина проказливо. Доверчиво кладет головку мне на грудь. А я ведь ни хрена не заслуживаю этого доверия. Будь так, я бы сразу отказался от предложения отца. А там трава не расти. Но я не то что не отказался, ч-ч-черт… Говоря по правде, я ловлю себя на том, что помимо воли прикидываю, насколько осуществим такой вариант. Угу. Стоит перестать контролировать свои мысли, и они настырно откатываются к этой довольно искушающей, надо признаться, возможности.

— Может, я ее даже выпишу, если попросишь.

Стараюсь поддерживать шутливый тон, но удается плохо. Я сам не узнаю собственный голос. Настолько надсадно тот звучит.

— Нет, боюсь, так мы рискуем навести коллег на всякие нехорошие мысли. Не будем давать им повод думать, будто я пользуюсь своим положением.

— Как же мне тебя поощрить?

Афина ластится ко мне нежной кошкой. Видно недополучив в детстве любви, она ужасно тактильная и щедрая на прикосновения. Мне это всегда было в радость, а теперь, когда я ее как будто бы предал или вот-вот предам — встало поперек горла. Я так увяз в происходящем, так во всем этом замарался, что кажется, и ее испачкаю, если не отойду.

— Можешь поощрить меня выходом в ресторан. Я ужасно проголодалась.

— Сейчас?

— Рабочий день давно закончен, — пожимает плечами Афина. И то ли кажется мне, то ли в самом деле, в ее взгляде мелькает некоторая настороженность.

— Извини. Сегодня никак. Я обещал… — запинаюсь, потому как