Девушка запросила по телефону довольно высокую цену, но, когда спустя сорок минут появилась на пороге квартиры, мы оба поняли, что она стоит этих денег. Она была прекрасно сложена: тело идеальных пропорций, необычайно длинные, стройные ноги, блестящая атласная кожа, густые курчавые волосы, упругая грудь, обтянутая красным платьем, сквозь которое проступали тугие соски.

Она вошла и приблизилась к нам со спокойной грацией крадущегося тихой поступью и настороженно прислушивающегося леопарда. На какое-то мгновение мне стало не по себе. Ручаюсь, Мудзу чувствовал то же самое. Я заметила, что он невольно попятился. В белом шелковом ночном белье мы оба напоминали пару до смерти перепуганных кроликов.

Вежливо пожав руку девушке, которая назвалась Мими, мы зашли в ванную комнату и плотно прикрыли за собой дверь.

— Ты действительно этого хочешь? — подозрительно глядя на меня, шепотом спросил Мудзу.

— А почему бы и нет? Раз уж она все равно здесь, — я открыла кран и сполоснула лицо водой, а потом добавила: — Но ты не должен прикасаться к ней.

Мудзу смотрел на меня в полном недоумении:

— Что ты имеешь в виду?

— Ты можешь только наблюдать за ней, — ответила я. Меня только что осенило, страх и волнение улетучились, и я радостно улыбалась.

Мы вышли из ванной и вошли в гостиную. Мими уже сняла с себя всю одежду, кроме узеньких, как набедренная повязка, трусиков. Она легла на диван, уверенно улыбаясь и раскинувшись, как властительница первобытного племени в джунглях.

— Так хорошо? — спросила она с ярко выраженным бруклинским акцентом.

Мудзу лежал неподвижно на нашей разворошенной в пылу ночной страсти кровати и, затаив дыхание, смотрел, как я ласковыми движениями поглаживала обнаженное тело Мими.

Прикасаться к ней было одно удовольствие: грудь и ягодицы были упругими, тугими и гибкими, как резина. Тело азиатских женщин по сравнению с плотью Мими более нежное и податливое, как мякоть персика. В отличие от необузданной африканской красоты, красота азиаток более хрупкая и уязвимая.

При каждом моем прикосновении Мими сладострастно постанывала, очень профессионально и возбуждающе. Чувствовалось, что она настоящий мастер своего дела. Она самозабвенно и очень убедительно стонала и извивалась, а затем спокойно брала деньги за все, что ее просили делать.

Когда разгоряченная моими прикосновениями Мими широко, примерно на сто восемьдесят градусов раздвинула ноги, я помогла Мудзу снять пижаму. Он был возбужден до крайности, член напрягся и поднялся, кончик набух и блестел от слизи. Я велела Мими перевернуться на живот, а сама легла на нее лицом вверх, расположившись так, что мои бедра находились как раз между ее разведенными в сторону ногами.

Она была нашей подушкой, — живой, из плоти и крови…

Мудзу склонился надо мной, до боли в исступлении сжав мою грудь обеими руками, напружинился всем телом и вошел внутрь.

В такт каждому его мощному рывку кровать раскачивалась, а пружины надсадно скрипели. Это месиво из трех сплетенных в жарком забытьи тел ритмично колебалось на кровати, словно тесто, покорно и обреченно перекатывающееся в умелых руках невидимого хлебопека.

Мне доводилось слышать, что на Манхэттене «секс втроем» был достаточно популярен, однако в большинстве случаев это было лишь рассудочное, замысловатое физиологическое упражнение — не больше. Но даже при отсутствии любовного влечения и страстных порывов такие встречи часто заканчивались травмой одного из участников.

Нам с Мудзу удалось выдержать это испытание не только без ущерба для здоровья, но даже странным образом укрепив взаимное доверие и достигнув более естественной фазы отношений. Сдав этот своеобразный сексуальный экзамен, я даже начала подумывать о возможности свадьбы. Ведь когда две предыдущих подружки Мудзу начинали активно намекать на необходимость узаконить отношения брачными узами, тот всегда предлагал им «любовь втроем», чтобы или позабавиться над ними, или отпугнуть их. Правда, возможно, в то время он еще не успел оправиться после развода и был просто не готов к новому браку.

Спустя несколько дней после той ночи испытанные нами чувства все еще согревали нас. Мы больше не занимались любовью. Казалось, мы исчерпали отведенную нам природой меру любовного наслаждения на десятилетие вперед, хотя взаимное влечение не ослабло, и нас по-прежнему неотвратимо тянуло друг к другу.

От полноценной сексуальной жизни женщины на удивление хорошеют. Встречные мужчины на улицах оглядывались мне вслед и говорили комплименты. Но счастье омрачала притаившаяся в глубине души тревога: Мудзу стал для меня живым воплощением любви, сексуальным идолом, болезненным пристрастием, моим богом. Каждая секунда, каждая минута жизни была наполнена думами о нем. Без него существование казалось бессмысленным, а страх потерять его сводил меня с ума.

Ничто не совершенно в этом мире. Весь фокус в том, чтобы довольствоваться тем, что имеешь, а окружающую действительность, особенно отношения между мужчиной и женщиной, воспринимать с пониманием и терпимостью.

Мудзу снова улетел в Доминиканскую Республику доснимать свой документальный фильм. И как раз в это время на деловое совещание в Нью-Йорк прибыла моя предприимчивая образцово-показательная кузина Чжуша. В компании, где она работала, ее очень ценили, буквально носили на руках за выдающиеся успехи по итогам прошлого финансового года; поэтому заказали для нее шикарный, уставленный цветами номер в одном из дорогих отелей на площади Вест-Юнион.

Именно там мы и договорились встретиться.

Как только дверь в номер открылась, Чжуша и я по-детски завопили от радости и бросились друг другу на шею. При встрече в Нью-Йорке с приехавшей издалека родней испытываешь немного странное, но теплое и щемящее чувство. Особенно порадовало, что Чжуша привезла гостинцы из дома: мои любимые пирожки с красной фасолью, заботливо испеченные мамой, и высушенные маринованные побеги бамбука. Они обе очень переживали, что на таможне продукты могут конфисковать.

Я один за другим открывала плотно завязанные пакеты с угощением, впившись зубами в любимый пирожок с фасолью. А когда проглотила первый кусочек, разрез глаз у меня непроизвольно стал более раскосым, родным. Только мама умела так восхитительно готовить. Чувствовать неиссякаемую, безоговорочную материнскую любовь — всегда счастье. Правда, несколько удручает собственная неспособность отплатить такой же преданностью.

Мы говорили без умолку, особенно я. В Нью-Йорке мне почти не доводилось говорить по-китайски. Чжуша внимательно слушала, а я обрушила на нее целый поток новостей из моей американской жизни, в том числе и о Мудзу.

Кузина стала более зрелой и сдержанной; ее терпеливая благожелательная улыбка осталась неизменной. Сначала ее муж Ай Дик, который был на восемь лет моложе нее, собирался прилететь вместе с ней, но не смог получить визу. У меня самой были похожие проблемы. Сиэр, которая всегда мечтала провести отпуск в Нью-Йорке, три раза подавала заявление, но и ей тоже отказали в визе. В каком-то смысле образ жизни молодых китайцев не так уж сильно отличался от того, который вела молодежь в Америке или Японии, но во многих случаях их радужные мечты разбивались вдребезги при столкновении с суровой реальностью. Они не могли отправиться в Париж, Токио или Нью-Йорк в любое время, когда им захочется. И сколькими бы колечками для пирсинга молодой, желающий во что бы то ни стало самоутвердиться китайский юнец не протыкал свою кожу, он по-прежнему оставался беспомощным и уязвимым.