— Ну… в общем… — я была готова капитулировать. Господи, он совсем не похож на преуспевающего торговца недвижимостью! В тот момент мне не хотелось говорить о творчестве. Из-за предательского головокружения я едва сохраняла равновесие в туфлях на высоких каблуках, намертво прикипевшее к коже облегающее платье душило меня, как удав, я задыхалась. Пора было уходить.

Уж и не помню, что я говорила Ричарду, но после несколько прощальных поцелуев и объятий нам с Мудзу удалось ускользнуть. По возвращении в его квартиру я, сбросив надоевшие туфли и вынув шпильки из волос, начала было расстегивать пуговицы на платье, но Мудзу остановил меня:

— Погоди немного, тебе не справиться самой. Давай я тебе помогу.

Я замерла, самодовольно улыбнувшись.

— Прости, я только вымою руки, — проговорил он, поспешно направившись в ванную комнату. Послышался плеск воды, звук закрывающегося крана, и Мудзу быстрыми шагами приблизился ко мне.

Он пожирал меня взглядом, не сводя лихорадочного взора с шелкового ципао, а затем схватил в объятья. И не отпуская, принялся целовать в шею за мочкой уха, ласково и нежно поглаживая руки, плечи и грудь. Слой плотного шелка был неотделим от моего тела, как кожа. Он многократно усиливал наслаждение от прикосновений Мудзу, ощущения были ярче, чем если бы он ласкал обнаженное тело.

— Нравится? — промурлыкала я.

Он молчал.

— Слышишь этот тихий шелестящий стон умирающего шелка? — Я говорила тихо, словно во сне. Сердце взволнованно билось в предвкушении наслаждения.

Это была настоящая я. Именно такая женщина, какой меня создала природа. И я бессильна это изменить. Некоторые вещи в нашей жизни предопределены и неодолимы. Они в крови. Такой уж я родилась.

Я взяла Мудзу за руку и провела по натянутой, готовой лопнуть ткани, показывая, как нужно ее разорвать. Сначала от разреза на юбке резким движением вверх, а затем тихо и неторопливо продвигаться все выше и выше. Затаив дыхание, молча, чтобы не пропустить самый прекрасный и трогательный момент, когда шелк издаст последний, ни с чем не сравнимый по красоте вздох.

В глазах Мудзу загорелся тот притягательный яркий свет, который неизменно возбуждал меня. Меня обдало жаром, а влагалище свело сильным — до боли — спазмом.

И снова Мудзу был моим богом. Он бросил меня на кровать и стал исступленно рвать на мне платье.

Я стонала, извиваясь подобно змее, пытающейся скинуть кожу. Мудзу засмеялся и зажал мне рот поцелуем.

— Тс-с… — прошептал он. Его тело напружинилось, и он, преисполненный жалости к этой умирающей красоте, неумолимо рвал шелковое ципао в клочья.

Звук рвущегося шелка, чистый и звонкий, едва различим, печален и прекрасен. Пытаясь улететь, он запутывается в ресницах и еще долго дрожит на них, не желая умирать. Вы закрываете глаза и слышите этот слабый, беспомощный шелест, а потом вас подхватывает и уносит жаркой безжалостной волной.

Когда в Шанхае портниха приносила мне очередное ципао из нежного и трепетного шелка, я говорила про себя: «Бывает разная красота. Существует красота, созданная для вечности, которую нужно бережно хранить. Но есть прекрасные вещи, с самого начала обреченные на разрушение и смерть. Это преходящая, временная красота».

Остров Путо. Осень.

Целую ночь утлый паромчик «Море и небо» бесстрашно рассекал океанские волны и к восьми утра наконец-то добрался до пристани. Несколько раз чихнув, двигатель заглох, на берег перекинули трап, и пассажиры один за другим начали сходить на пристань, волоча за собой багаж.

Только что прошел дождь, и залитая дегтебетоном дорога была еще мокрой. Но небо уже просветлело, и сквозь облака пробивалось солнце. Я всей грудью жадно вдохнула свежий морской воздух. Осмотревшись, поняла, что стою в небольшой низине, а вокруг высятся горные склоны, утопающие в сочной зелени. То здесь, то там из нее выглядывали алые и золотые купола храмов, разбросанные по изумрудным гористым склонам, как крошечные помидоры в свежем салате.

Спросив, как проехать, я села в небольшой, битком набитый автобус. Мой путь лежал в Храм благодатного дождя.

Открывающийся из окна вид заворожил меня. За тридцать лет, миновавших с моего появления на свет, я несколько раз возвращалась сюда вместе с родителями. Но раньше у меня всегда было ощущение, будто меня привозят сюда против моей воли, и я старалась поскорее воскурить благовония перед статуей Будды, а потом думала лишь о купании, возможности позагорать на солнышке и понежиться на теплом белом песке пляжа.

Казалось, и бирюзовый океан, с мерным рокотом кативший бесконечные волны, и белый песчаный пляж, и горные склоны, отливающие всеми оттенками зелено-коричневого, и лесные чащи, и каждая травинка, и каждое придорожное дерево, и каждый камень на обочине — все приветливо улыбалось мне.

Все вокруг было таким родным!

Соленый океанский бриз овеял лицо прохладой, растрепал и спутал волосы. Каждая пора на моем теле раскрылась, меня захлестнуло радостно-тревожное ожидание, на глаза навернулись слезы.

Автобус остановился неподалеку от Храма благодатного дождя. Я сошла последней.

Сразу же увидела позеленевшую от времени высокую каменную арку с выгравированным на древнем камне названием «Храм благодатного дождя». За аркой был виден лишь мостик, украшенный миниатюрными высеченными из камня львами. А сам храм оставался незримым, сокрытым где-то в глубине зеленой чащи.

Лишь миновав мостик и пройдя по скользкой, поросшей мхом дорожке, вы оказываетесь перед храмом и в благоговении замираете перед лицом этого торжественного, вечного безмолвия.

Но сначала мне нужно было найти жилье. Я помнила, что на склоне холма, недалеко от храма, есть небольшая гостиница, принадлежащая местным рыбакам. И действительно, гостиница по-прежнему существовала, и название у нее осталось прежним — «Счастливый путник». Здание постарело за минувшие годы, но оно было радо встрече со мной, как старый и верный друг после долгой разлуки.

Никаких хлопот с оформлением, и номер на удивление дешевый. Вспомнив о дороговизне жизни на Манхэттене, я подумала, что люди там просто бросают деньги на ветер.