Это был Аделино.

— Леонора mia, мне пора домой. Думаю, и тебе нужно собираться.

Он произнес это в своей обычной ворчливо-ласковой манере.

Его голос потеплел, когда он увидел, какую задачу она перед собой поставила.

— Неподатливое сердце… Molto difficile, vero?[63]

Леонора сокрушенно кивнула. Аделино присел и начал рассматривать ее неудавшиеся попытки. Ведро было уже полным.

— Да, очень трудно, как видишь. Но эти не так уж и плохи. Что тебе не понравилось?

Он достал ее последнее сердечко. Ему оно казалось безупречным, но Леонора видела ошибку. Это было странно: когда дело касалось Алессандро, она хотела верить в лучшее. Каждый раз она придумывала ему оправдания, стараясь сохранить надежду. Но, стоя у печи, она искала совершенство и на меньшее не соглашалась. Ее глаза всегда отыскивали в работе скрытые трещины, несовершенные блики, неправильные цвета.

— Это не то, что нужно, — упрямо сказала она.

Аделино улыбнулся и встал на ноги.

— Перфекционистка… Я рад, что застал тебя. Хотел показать кое-что.

Он протянул ей глянцевую фотографию.

— Это первая реклама. Она должна появиться в понедельник.

Леонора с деланым равнодушием закрыла дверцу печи, отвернулась от газовой горелки и мысленно приготовилась взглянуть на картину, которая представит ее публике. Наконец она взяла фотографию. Неплохо. Рекламщики начали с тициановского образа — она была в платье «Женщины перед зеркалом».[64]Одной рукой она сжимала прядь струящихся волос, в другой держала зеркало. В зеркале отражались печь и она, в современной одежде, склонившаяся над огнем. Леонора долго смотрела на фотографию. Аделино воспринял ее молчание как неодобрение.

— Леонора, — сказал он осторожно. — Я не желаю тебе зла, а эта кампания не лишена вкуса. Она нам всем поможет. И кроме того, — (Леонора наконец встретилась с ним взглядом), — думаю, ты уже готова стать мастером. Ты можешь делать предметы на продажу.

Леонора онемела, она вглядывалась в его глаза, ища подвоха. Она пробыла здесь всего четыре месяца. Не слишком ли рано ей становиться мастером?

— Аделино, может, все дело в рекламной кампании? Я хочу получить повышение за дело, а не с помощью рекламы.

Аделино забрал у нее фотографию.

— Послушай, кампания, конечно, пройдет успешнее, если ты будешь мастером, а не подмастерьем. Но я не стал бы давать тебе шанс, если бы считал, что ты его недостойна. Если за прошедшие несколько недель ты хоть немного узнала меня, то понимаешь, что своей репутацией я дорожу. Я ни за что не стану продавать некачественные изделия.

Аделино нагнулся и вынул из ведра последнее ее сердечко.

— Мне нравится то, что ты делаешь. Не ворчи. Это отличный шанс для тебя.

Леонора смягчилась.

— Я вам очень благодарна. Я не подведу.

Она повернулась и взяла жакет. Аделино положил в карман стеклянное сердце.

— А теперь, пожалуйста, убери за собой и выметайся. Я должен закрыть помещение.

Она улыбнулась его нарочитой ворчливости.

Его поддержка пришла вовремя. Леонора выбросила из ведра на гаснущие угли бракованные сердечки — утром они расплавятся — и закрыла дверцу печи. Она схватила сумку, попрощалась с Аделино, надела на шею сердечко Коррадино и побежала к причалу.

Аделино нащупал в кармане округлые очертания сердечка. Не зная зачем, он открыл дверцу печи и посмотрел на сердечки, умиравшие на красных углях. Он сказал ей правду. Аделино знал, что Леонора может стать первым мастером-женщиной на Мурано, и надеялся, что мужчины смирятся с этим. Он закрыл дверцу и вздрогнул. Как и Леонора, он ждал неприятностей.

Неприятности пришли, откуда и следовало ожидать.

— Что? — завопил Роберто дель Пьеро.

Стеклодув схватил свое последнее творение — прекрасную вазу с яркими цветными каплями внутри прозрачного стекла — и швырнул в печь, где она разбилась на миллион осколков. Утром Аделино собрал мастеров и коротко сообщил им о повышении Леоноры. Наступила зловещая тишина. Все молчали, кроме одного.

— Вы не можете! Не смейте делать мастером эту потаскуху! Сначала отвратительная реклама, а теперь это. Над нами все будут смеяться! — Роберто захлебывался возмущением.

Леонора немедленно отреагировала на оскорбление. После разбитой вазы и криков Роберто все замерли, даже белые брови Аделино сошлись на переносице. Леонора подскочила к Роберто и отвесила ему звонкую пощечину, вторую со дня их короткого знакомства.

— Не такая уж я потаскуха, раз не захотела спать с тобой. Ты злишься, потому что тебя отвергли!

Аделино наконец-то вмешался. Он схватил их, словно дерущихся котов.

— Что вы себе позволяете у меня на глазах?!

С силой, неожиданной для его возраста, он отвел их в кабинет. Когда он ослабил железную хватку, Леонора и Роберто уставились друг на друга: она — с гневом, он — со злостью, от которой у нее похолодело внутри. Она едва могла поверить, что эта ненависть вызвана ее отказом у бара Мурано.

Аделино уселся за стол и глубоко вздохнул. Неприятности, которые он предвидел, случились. Он знал об их стычке в баре — сплетни всегда доходили до него, — но подозревал, что ненависть Роберто вызвана более глубокими причинами, и надеялся, что тот будет о них молчать.

— Роберто, — сказал Аделино, — твоя ваза стоила бы триста евро. Эти деньги я вычту из твоей зарплаты.

— Как хотите, — проворчал Роберто. — Но я не стану работать с этой…

— Не вздумай повторить это слово, — мрачно предостерегла Леонора.

— Леонора, — вмешался Аделино. — Silenzio![65]Правильно я понял, Роберто, что ты ставишь мне ультиматум? И если я сделаю Леонору мастером, ты уйдешь?

Роберто, остыв, кивнул. Аделино снова вздохнул, стараясь не встречаться взглядом с Леонорой. Та не могла поверить в то, что должно было произойти. Вчера по пути домой, в лодке, она решила, что, чем бы ни кончились ее отношения с Алессандро, она добилась успеха: она первая женщина-стеклодув на Мурано, она мастер. Она получила то, ради чего приехала в Венецию. Наконец-то у нее есть работа, о которой она мечтала. Она сможет творить.

И следующим же утром у меня все отберут. Снова сделают подмастерьем, причем из-за недоброжелательства человека, которого я едва знаю. Аделино никогда не отпустит Роберто. Он лучший стеклодув на острове.

— Это трудное для меня решение, — сказал после долгого молчания Аделино и посмотрел на молодого человека. — Роберто, ты прекрасный мастер, но твоя голова горячее печки. Можешь брать расчет и уходить. За разбитую вазу я заплачу.