Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это не твоя вина.
— Моя.
— Нет, Ева, не твоя. И скоро все вернется в прежнее русло.
— Мне не нравится это место.
— Не зря, — Марго усмехнулась и хотела добавить что-то еще, но замолчала, вставая с дивана, — прости, мне пора идти.
— Конечно, — Ева кивнула и, как только закрылась дверь, полноценно расположилась на диване.
Вестница лежала на спине с открытыми глазами, размышляя. Гроза стихла, но сон все равно не шел. Комната впитала в себя запахи старинных книг, привлекая внимание девушки. Она встала и направилась к стеллажам.
Ночью здесь, как и в доме Филиппа, разрасталось гнетущее ощущение, будто рядом все время блуждали незримые тени. Их присутствие было почти незаметным, но заставляло конечности подрагивать.
Ева старалась отвлечь себя, стоя возле стеллажа с книгами и внимательно рассматривая каждую, к которой прикасалась Марго. Взяв одну из них в руки, девушка вдохнула аромат старой бумаги и красок, что смешались с мыслями ушедшего автора и давно забытых чувств его героев. Читать подобное — все равно что ощущать внутри себя присутствие давно усопших писателей.
Название было едва видно из-за пыли и потертостей, но, заглянув внутрь, она обнаружила сборник стихов. Между некоторых страниц, вместо закладок, аккуратно располагались сухие цветы и пожелтевшие листья. Спустя несколько лет, а может, и десятилетий, том превратился в небольшой гербарий.
Мокрое полотенце сушилось возле камина, в то время как его хозяйка, удобно расположившись в кресле, начала читать.
Я принадлежу своим стихам. Они — мои мысли, мои чувства. И пусть наши тела тленны, моя душа останется бессмертной, ведь ты, мой дорогой читатель, прикоснулся к ней, едва осязаемой тени, когда-то являющейся человеком, и возродил навечно печальных призраков всех тех дней, что мне удалось воззреть.
Каждое слово, произнесенное Евой в пустоту, сопровождалось ударом дождя по стеклу, словно вслед за ее тихим голосом природа исполняла свою мелодию, столь же мягкую, но неповторимую.
Несколько страниц оказались нечитаемыми из-за влаги, девушка пропустила их, и открыла стихотворение, напечатанное где-то в середине. Рядом с ним вместо закладки лежала засушенная яблоневая ветка. Она начала читать его вслух, пробуя на вкус каждое слово.
«В пылающем огне»
Старинный дом съедает пламя,
Его терзает дух огня
И гаснут в нем воспоминанья
— И вместе с ними таю я.
Ева вздрогнула от неожиданности и подняла взгляд.
Георг бесшумно вошел в комнату и опустился в соседнее кресло. Он казался безэмоциональным и больше ничего не говорил. Она повернула голову к камину, где мирно потрескивали обуглившиеся поленья, но почти сразу же снова посмотрела на мужчину. Впервые со дня их знакомства у нее появился шанс внимательнее рассмотреть его внешность.
Пусть выбившиеся пряди отросших волос и закрывали часть его лица, спадая до кончиков ушей, а свет от огня не был достаточно ярким, невозможно было не обратить внимание на выразительные карие глаза, контрастирующие с тонкими губами и прямым, «греческим» носом.
Заметив на себе изучающий взгляд, Вестник улыбнулся, чем вызвал на девичьих щеках легкий, но все же заметный румянец.
— Я хочу, чтобы самые сильные чувства прожигали ваши сердца, — продолжил он, и Ева вновь посмотрела в книгу, встречая в самом конце страницы примечание.
Я хочу, чтобы самые сильные чувства прожигали ваши сердца, ведь подобные раны единственные, благодаря которым мы способны оставаться живыми.
— Ты знаешь это стихотворение?
— Лучше, чем кто-либо другой.
— Кто автор? — она повернула к себе обложку, на которой когда-то можно было прочесть имя поэта и название сборника, но сейчас все это необратимо исчезло.
— Я.
Девушка сделала шумный вдох, вместе с воздухом пропуская в легкие аромат горящих досок. Жар на мгновение окутал ее тело, а время будто остановилось, не давая возможности осознать происходящее.
Георг выглядел непривычно серьезным. Он откинулся на спинку кресла и подложил руку под голову, позволяя рассмотреть необычную нашивку на рукаве его черной водолазки в виде розы ветров.
— Ты пошутил? — это было бы на него похоже, но вместо ответа мужчина лишь покачал головой.
— Это мой первый и последний изданный сборник.
— Но, — Ева запнулась, подбирая нужные слова, — откуда он здесь, в Доме Луны?
Вестник улыбнулся, явно удовлетворенный заданным вопросом. Возникло ощущение, что он изучал ее, но в то же время оставался абсолютно спокойным.
— Я напечатал его еще тогда, когда не был служителем, и теперь везде беру с собой. Как видишь, книга уже едва не протерлась до дыр, пару раз я разливал на нее чай, но от этого она не потеряла свою значимость для меня.
— Звучит одновременно прекрасно и немного трагично, — девушка провела ладонью по корешку, где кое-где виднелось остатки золотого тиснения.
— Почему? — Георг приподнял одну бровь и свободной рукой смахнул с лица непослушные пряди.
— Ты больше не можешь издаваться, — пояснила Ева, — ведь так?
Его губы вновь дрогнули в полуулыбке, но уже не столь правдоподобной. Глаза отражали пламя камина и легкую, порой совсем незаметную горечь, которую мужчина умело маскировал каждый раз, когда общался с кем-либо.
— Жизнь кажется проще, когда ничего не делаешь, но иногда становится невыносимо просто стоять на месте и притворяться, что тебя не существует. По правде говоря, — Георг взмахнул рукой, — я уже смирился с невозможностью писать стихи, поэтому вожу с собой эту единственную книжку как напоминание о том, что мне когда-то приносило удовольствие.
Она оставалась неподвижной, внимательно слушая собеседника и изредка поднимая глаза на часы, стрелки которых медленно тянулись к трем. Дождь за окном не стихал, порой только сильнее стучал по стеклам, напоминая бодрствующим о позднем часе.
— Ты писал прекрасные стихи.
— И я не жалею, что стал Вестником, — словно пожалев о своих словах, он подался вперед, протягивая Еве ладонь, — я рад, что у меня появился шанс прожить несколько жизней за одну.
— Тебе не нужно оправдываться, — девушка взяла его холодное запястье, — здесь каждый мог стать кем-то другим.
— А тебе не нужно меня утешать, — усмехнулся Георг, — я не смог бы стать известным поэтом, даже будучи обычным человеком. У моей семьи не было денег дать мне стоящее образование, я рос среди четырех братьев, будучи самым младшим. У нас на всех было три комнаты и огромное хозяйство, после ухода за которым не оставалось сил даже нагреть воды для того, чтобы умыться. Я писал эти стихи, пока сидел на пастбище с козами, примерно раз в неделю, на протяжении десяти лет, пока богиня не избрала меня для служения. Перед этим я за собственные деньги напечатал экземпляр, который ты сейчас держишь в руках.
Ева опустила взгляд на