Мы знали, что имя капитана Октавиана было известно не только в Союзе. При заходах в аргентинские и бразильские порты начальство обычно упрощало сложные таможенные процедуры в том случае, когда под радиограммами значилось: «Капитан Андржеевский».

В 1972 году англичане, зная послужной список Октавиана, доверили ему без лоцмана подняться вверх по Темзе до самого центра города. Развели Тауэр-Бридж и дали добро ошвартоваться у легендарного крейсера «Белфаст» — участника Арктических конвоев времён Второй мировой.

У нас была надежда, что и на этот раз всё получится и наш красавец-теплоход встанет у причала в Санта-Крусе. После третьего запроса береговая радиостанция долго не отвечала. Это был хороший признак. Значит, на берегу задумались.

Думали там до самого нашего прибытия на внешний рейд, где судно хорошо проглядывалось с береговой черты острова. Мы подняли бело-красный флаг, означающий ожидание лоцмана. Стали ждать. Утро было раннее, подёрнутое лёгкой прохладной дымкой. Часам к шести пришло сообщение: «Даём добро на заход без лоцмана. Становитесь левым бортом к шестому причалу».

— Сработало! — удовлетворённо промолвил наш кэп. — Бизнес — он и на Канарских островах бизнес. Найти одного покупателя — удача. А здесь сразу полторы сотни. И все оптовые, — усмехнулся он. — Кто ж от этого откажется?

Когда судно подошло к причалу, таможенные власти уже ждали нас. Наверняка сыграл свою роль дипломатический пассаж капитана. Сразу после завтрака мы отдельными группами рассыпались по ранее уже знакомым нам улочкам южного города.

В первую очередь навестили так называемые индусские кварталы, где в маленьких магазинчиках торговали в основном выходцы из Индии. Некоторые сносно говорили по-русски. В первом из них встретили нас настороженно, долго приглядывались. Мы удивились низким ценам на все товары по сравнению с прошлым годом, когда посещали эти же места. Потом до нас дошло, что слишком рано пришли за покупками: продавцов по горячей линии свои люди в порту ещё не успели проинформировать о нашем появлении. Причём владельцы магазинов оповещались ими очень подробно, начиная с названия судна, порта приписки, количества членов экипажа и заканчивая суммой полученных денег. Поэтому поначалу индусы пребывали в полной растерянности, не понимая, кто мы и откуда. В результате цены не завышали.

— Пошли в другой магазин, — предложил один из нас, — может быть, там ещё дешевле.

В соседнем магазине цены оказались такими же. Тогда зашли в третий. И здесь заработала горячая линия — один из продавцов, оторвавшись от телефона, тут же запросил с нас за свой товар в полтора раза дороже.

Тогда один из нашей группы, показывая пальцем на идущую под уклон улицу, веско произнёс:

— А в том магазине всё намного дешевле!

Темнокожий хозяин в грязной чалме карминного цвета с сожалением и сочувствием посмотрел на говорящего и, взмахнув несколько раз кистью, будто отгоняя назойливую муху, проговорил на плохом русском:

— Дешефле? Ну, ити, покупай там, где дешефле…

Всё ещё пребывая в святой наивности, мы пошли обратно — туда, «где дешефле». Но там сделали вид, что первый раз нас видят, и не желали продавать по прежним ценам. Деваться было некуда. И начался процесс купли-продажи. Правила в нём задавала торговая «мафия», юрисдикция которой, по всей вероятности, распространялась далеко за пределы припортовых кварталов. Из многолетней практики торговцы знали, что моряки в итоге потратят всё до последнего сентимо. Расчёт был точен. Но не для русского человека.

Наш электрик Коля плюнул под ноги и в сердцах произнёс:

— Хрен у них буду покупать!

— Купи что-нибудь другое, — пошутил я.

— Нет, лучше буду пить пиво в кабачке на набережной. Пошли эти индусы к Браме с Вишной со своим залежалым товаром.

И у нас тоже появилось желание выпить пивка.

— Пошли! — согласились все.

И мы вчетвером пошли вниз по горбатому переулку, уставленному открывающимися для торговли магазинами и лавочками. Город пробуждался к жизни. Переулок упирался в набережную с одиноко стоящими пальмами, рядом с которыми расположились забегаловки, где продавалось местное пиво.

Затарившись пивом, мы сели на парапет. Расслабленно вытянув ноги, потягивали из запотевших бутылок местный Pilsner, посматривая на проплывающие катера и рыбацкие фелюги, на проезжающие мимо автомобили, на деловую, умеренно суетливую жизнь торговых точек, выставляющих на тротуары гирлянды сувениров и множество разноцветных привлекательных и ненужных вещей. Поодаль расположились выдубленные солнцем престарелые мачо, потягивающие бренди и кофе и поглядывающие выцветшими глазами на всё то, что наблюдали и мы. Разница была только в возрасте. Но была общая сопричастность к жизни с её видимым здесь и сейчас. Глядя на представшую перед нами картину, мы приобщались к самой Вселенной, наблюдая жизнь, как пришельцы с родственной планеты. Пиво наполняло жизненной влагой, а окружающая действительность привносила равновесие в вечно мятущуюся душу. Как будто мы разглядывали картину неизвестного художника, написавшего далёкую экзотическую натуру: пейзаж наступающего дня, проснувшихся после терпкой южной ночи людей, затаившийся на время вулкан Тей де.

— Разве это не чудо? — произнёс Коля, открывая вторую бутылку. — Вода, запах океана, выжженные солнцем далёкие горы, чужая приветливая жизнь, свежее пиво. И — никаких тебе забот!

— Надо отдать должное нашему капитану, — добавил я. — Если не его опыт, шли бы мы сейчас, укачанные волнами Атлантики, в какой-нибудь заштатный европейский порт. Говорят, ещё до войны он сделал пять сквозных арктических рейсов по Северному морскому пути. Дважды пришлось вынужденно зимовать в Арктике на застрявших во льдах теплоходах. А в сорок первом Октавиан Витольдович был мобилизован с теплохода «Старый большевик» и направлен на Белорусский фронт. Слава Богу, что вовремя отозвали в школу подготовки командиров тральщиков Краснознамённого Балтийского флота. Морская кость, она везде проявит себя.

— Ещё по пивку! И выпьем за капитана Октавиана!

Рассказы бывалых моряков

Утки и немецкая субмарина

Рассказ мичмана ФэПэ

Звали нашего мичмана Фёдором Петровичем. Но за глаза, а иногда и в глаза, особенно среди комсостава, все звали его ФэПэ. Это его ничуть не смущало. Он частенько и сам говаривал, ударяя кулаком в грудь: «ФэПэ на мякине не проведёшь. ФэПэ знает». Или: «У ФэПэ всё на учёте, чуть что — и на гауптвахту…»

Замечено, люди, прошедшие войну, не любят о ней рассказывать. Так и наш мичман только изредка, в минуты откровений, позволял себе вспомнить своё военное прошлое. Потом же, кроме как «на гауптвахту», от него почти ничего и не услышишь.

— Было дело, — вспоминал он, — шли мы по спокойной воде Карского моря. А море это спокойным почти и не бывает. Мы же плыли,