А Ильич опять бессонницей мучился. Надо Галю завтра попросить – пусть траву заварит. Галя стала мастерицей травы сонные и успокаивающие заваривать – Виктору и Славику. Ильич сначала отказывался – боялся уснуть и сына «проглядеть». А если он кричать начнет? Или испугается? Но потом Ильич сдался, так что Галя обоих стала своим чаем поить. Славику сахар подсыпала, для сладости, а Ильичу покрепче делала. Галя нужна, ой как нужна. Она в быту спорая оказалась. Пусть с занавеской что придумает. Как тут уснешь? Про Инну он и так все знает. Только не хочет Галю беспокоить. Не хочет, чтобы она еще больше нервничала. Да, Инна еще устроит. Только вопрос – когда? Дала бы спокойно дожить хотя бы этот сезон. Может, как советовала Галя, с Вань-Ванем поговорить? Он единственный, кто на нее, возможно, влияние имеет. Но пока тихо. Может, и рассосется? Галя на него сердится, не понимает. Хотя лучше всех его знает. Он будет молчать, ради Славика. У нее Светка. Она не пропадет. А Славик пропадет. Они даже поругались. Из-за фразы, что Светка не пропадет.

– Почему? Почему ты так уверен? С чего ты так решил? Светка – не пропадет! Да я за нее каждую минуту боюсь! Что у нее в голове? Ты знаешь? И я не знаю! Ты что, не помнишь, какой я была? Забыл? Тоже думала, что не пропаду! Видишь! Посмотри на меня! Кто я? Разве это я? Славик, Славик… Ты из-за Славика и тогда, и сейчас дышать спокойно не можешь. Ты боишься. Даже Инну боишься! Понимаешь? Ты хоть понимаешь, кого ты боишься? Инну! Да как ты можешь? Я устала, понимаешь? Устала от всего. От тебя устала! Мне надоело бояться. Тебе не надоело?

Галя заплакала и ушла. Ильич подошел к вентилятору, включил, расставил руки, как делал Славик, и долго так стоял.

Галина Васильевна в номере расстилала постель, переодевалась ко сну. Все эти приготовления были бесполезными. Она никому, даже тете Вале не говорила, что уже и травы не помогают – не спит, и все тут. Днем проваливается в получасовое забытье, а ночью только и остается, что в потолок таращиться. Но это от жары – она точно знала. Как только пекло начинается, все – считай, не уснешь. И мысли всякие дурные в голову лезут. Тоже от жары. В сентябре не так. Полегче вроде бы. А сейчас, от духоты, вовсе не уснешь. И за Светку страшно становится до одури. Ильич думает, что она на него злится. Нет, она не злится давно уже. Даже не сердится. Жалеет, да. Остальное – от нервов. Инны Галя не боялась. Пусть пишет куда хочет. Ей терять нечего. Им всем – Инне, Гале, Ильичу – терять нечего. Уже все потеряли. Только дети и держат на этом свете.

Наверное, тогда, много лет назад, надо было поступить иначе. Уехать из поселка, наплевать на Ильича. Себя спасать и Светку. Жить по-другому, по другим улицам ходить. Но ведь и Гале тогда не хватило смелости. И здорового эгоизма. Материнского эгоизма, который заставляет думать о собственном ребенке, а до остальных детей – дела нет. Галя помнила, что была очень уставшей, вымотанной, сил не хватало. Не то чтобы уехать, даже думать об этом не было сил. Как и сейчас. Нет сил на Ильича. Ему плохо, она это знает, видит, чувствует, но – отдала ему все, что могла. А новых сил не прибавилось.

Как же не вовремя Инна появилась. Умеет ведь время выбирать. Ильич опять как на иголках. Ждет Веронику. Каждый сезон он ждет Веронику. Зачем? Раньше Галя не понимала, даже ревновала, злилась, пыталась поговорить с Ильичом, а потом плюнула. Ильич всегда будет ждать Веронику и никогда ее не забудет. Славик не даст. Сын, который все еще, когда волнуется, говорит, что его зовут Вероника.

Как же надоело жить сезонами. Это нормально? Вероника не приезжала последние три сезона, значит, уже три года. А до этого приезжала два сезона подряд. А до этого… Могла позвонить и сказать, что едет, и не приехать. Могла свалиться на голову без предупреждения. Если Славик представлялся именем матери, хотя и не понимал, кто такая мама, то Ильич так и называл Веронику женой. Хотя никакой женой она ему не была. Даже бывшей не была. А вот Галя как раз и была женой. И настоящей, и бывшей. Странная ситуация. Но про Галю Ильич никогда не говорил – «жена». Она всегда была Галей, Галиной Васильевной. А Вероника – жена. Или «она».

– Она звонила, приедет, – сообщал Ильич Гале.

– Для кого комнату-то готовим? – спрашивала Настя.

– Жена должна приехать, – отвечал Ильич.

Да, Галя думала, что у них с Ильичом все получится. Наверное, поэтому и осталась. И могло бы получиться, если бы не постоянное, незримое присутствие другой женщины, которая называлась женой и матерью, но не была ни той ни другой. Ни дня своей жизни. Так они и жили – она, Ильич, Славик, Светка …и Вероника.

Надо было уезжать. Галина каждый раз говорила себе, что этот сезон последний. И каждый раз что-то случалось. Теперь вот и Светка в эту колею попала. Ей бы выбраться да на другую дорогу свернуть. Галя сто раз говорила дочери, что эта дорога никуда не выведет. По кругу будешь ходить и так никуда не придешь. Застрянешь в казенном доме, который хуже тюрьмы. В пансионате, который стал проклятием. На всю жизнь. Но вот что она не говорила дочери и ни за что бы не сказала: к этому куску моря, к этим видам, этому пляжу так привыкаешь, что ничего другого и не хочешь. Как к жареной печени под луком тети Вали. И вот хочешь сходить в ресторан в красивом платье, поесть другую еду, а все равно возвращаешься голодной. И жрешь печень, которую тетя Валя не в микроволновке, а на сковородочке разогреет. Специально для тебя. И ни в одном ресторане ни один повар не умеет так жарить лук, как тетя Валя.

В последнее время в их поселке чего только нет. Кафе разные появились, рестораны на любой вкус. Столовая «верхняя» стала очень популярной. Они кондиционеры поставили в зале, три микроволновки и девчонок на раздачу прытких. Чистенько все. Кофе из кофемашины модной. И для детей – стульчики для кормления, кашка диетическая, даже с собаками стали пускать. А почему бы не пускать, если это даже не собаки? Сидят на руках, дрожат, местные кошки на них и не реагируют.

Тетя Валя же держала марку. К ней только понимающие, разбирающиеся стекались. Мамочки из тех, кто поздно родил, знаменитости тоже захаживали, не брезговали. Потому что у тети Вали все было строго.

– Тебе сколько лет? – спрашивала она девчушку.

– Шесть.

– Так и шо? Разнос за собой унести не можешь? Большая девочка!

И девчушка послушно несла поднос на «стол для грязной посуды».

– Упадет! Она уронит! – пыталась подхватить поднос мать.

– Вытрем, – отвечала тетя Валя.

Дети чувствовали, кто здесь главный, и учились убирать за собой.

Если ребенок капризничал за столом, тут же появлялась из кухни тетя Валя.

– И шо ты делаешь маме нервы?

Ребенок, обалдев от такого построения речи, начинал давиться котлетой. Если в это время на окне восседал баклан Игнат и мать впихивала ложку каши в чадо, пока тот разглядывал птичку, тетя Валя снова грозно выплывала из кухни.

– Тебя как зовут? – спрашивала она строго ребенка.

– Коля, – говорил тот.