Инна Львовна опять не смогла сосредоточиться. Отвлеклась. Да, времена изменились, все изменилось. Вот была она сегодня на пляже. Позагорать решила, чтобы прилично выглядеть, не бледной молью. Она ведь не Галя, чтобы себя так распустить.

На пляже рядом расположился мужчина с ребенком. И вот ведь надо же – мужчина красавец, во вкусе Инны Львовны. Высокий поджарый брюнет. Загляденье, а не мужик. Он расстелил покрывало и принялся делать массаж сыну. Ребенок кряхтел, вырывался, а отец мял, растирал, сгибал ноги, руки. Крепко, настойчиво. Потом повел ребенка плавать. А ребенку, с виду года четыре, все это без толку. Да не станет он нормальным! И где, интересно, мать, которая родила такое чудовище? Вот она, нарисовалась. Красивая баба. Они вообще красивая пара со стороны. Если бы не ребенок. И не старые. Говорят, что риск с возрастом повышается, а эти оба молодые.

Мамаша как ни в чем не бывало – смеется, загорать улеглась. А муж с сыном на мелкоте барахтаются. Ребенок кричит, по воде руками бьет.

Сначала Инна Львовна собиралась скандал устроить, но потом задумалась. И почему этот красивый мужик не бросит жену с ребенком? Почему они этого не сдали в детдом и не родили себе нового? А кто виноват? Жена или муж? И почему они такие спокойные? Никакого страдания в глазах. Раньше такого не было. Раньше если больной, то изволь страдать, на показ, чтобы все видели. Мужики от баб, которые таких детей рожали, уходили сразу, без объяснений. Считалось, что женщина виновата. Да и не помнила Инна Львовна, чтобы таких детей оставляли в семье. В роддоме же и отказывались. Конечно, находились такие, как Ильич, но то – исключение из правил. И за что Ильич так боролся? Да его сейчас голыми руками можно брать. Он из-за Славика все стерпит. Лишь бы сына не трогали.

Инна Львовна развернула в пансионате бурную деятельность. Выделенный ей номер объявила музейной комнатой и натаскала туда все, что смогла унести из бывшего музея: чехол от скрипки, самовар, скатерть кружевную.

– Про кого музей? – спросила Светка, которая мыла там пол. Инна Львовна выставляла палки, на которые цепляла шнур от шторы – «За заграждение не заходить».

– Максимилиана Волошина, – ответила Инна Львовна.

– Так он же не здесь вроде, а в Коктебеле, – удивилась Светка.

– Ты что, умнее меня? – возмутилась такой наглости Инна Львовна.

– Да все вроде знают, – пожала плечами Светка.

– Ему ничто не мешало посетить и это место, – с вызовом сообщила Инна Львовна.

Она стала проводить экскурсии и сообщать всем, что на этой самой кровати отдыхал, а на этом самом балконе писал стихи Волошин.

Но Волошин как-то не пошел, и тогда Инна Львовна переключилась на Айвазовского. Достала где-то старый мольберт, кисти засохшие, палитру и говорила отдыхающим, что с этого самого балкона, с этой самой террасы писал свои картины великий художник. На стены она повесила вырезанные из книжки репродукции.

– А картины где? – удивлялись отдыхающие, которые чувствовали себя обманутыми.

– Картины – в музеях.

– А он на этой постели спал? – спрашивали отдыхающие.

– Спал! – ответственно заявляла Инна Львовна, хотя на этой кровати спал Федор.

– И на скрипке играл?

– Играл!

– А чай прямо из этого самовара пил?

– У вас есть пять минут, чтобы сфотографироваться! – объявляла Инна Львовна, и вопросы тут же прекращались. Отдыхающие делали селфи на фоне самовара.

На десять минут она запускала всех на террасу, рассказывала про кипарисы, которые, с ее слов, тоже посадил лично Айвазовский, и снова призывала «сделать снимок». Люди с радостью соглашались, никто не жаловался. Сто рублей, и ты вроде как с Айвазовским на короткой ноге.

Стали приезжать столичные художественные школы. Тех, конечно, не проведешь Айвазовским, но виды все равно хорошие. Дети рассаживались на террасе и рисовали пейзажи. Счастливые родители платили. Инна Львовна чувствовала себя чуть ли не спасителем – Дом творчества в кои-то веки стал приносить хоть скромный, но доход.

Ильичу было все равно, что делает Инна. Гале – тоже. Но та жила в «низком старте», ждала удара.

– Она напишет, – говорила Галя Ильичу.

– Зачем ей?

– Затем. Она просто ждет момента. Ты же знаешь, что она ненормальная. Зачем ты ее взял?

– Не было выхода.

– У тебя всегда был выход. Сейчас – тем более! Ты что, до сих пор боишься? Ее?

– Боюсь. До сих пор.

Инна Львовна с увлечением и страстью принялась за любимое дело – писать доносы в инстанции. В подробностях, с деталями, – для газеты, а по существу – для прокуратуры.

Поводом к творчеству послужили пресловутые кипарисы, проросшие корнями на голову Кати-дурочки. Кипарисы эти могли иметь отдельную табличку, какую ставят у деревьев в столичных, например, парках. Этому дереву столько-то лет. Высажен во времена… Люди ходят, смотрят, удивляются. Да неужели? А с виду обычное дерево. Так вот местные кипарисы тоже, как уже говорилось, были высажены… и им столько-то лет… Что же происходит, товарищи? Подумав, Инна Львовна решительно зачеркнула «товарищи» и заменила на «граждане», потом еще подумала и написала «господа». Подумав еще, вычеркнула все обращения, оставив риторический вопрос. Что же происходит? Во время празднования дня рождения директора пансионата сотрудниками, среди которых присутствовали и любовница директора, и его сын, которого укрывают от спецучреждения, а он беспокоит отдыхающих своим поведением, был подожжен кипарис, который был высажен… и так далее. С одного боку кипарис стал желтым, в чем можно легко убедиться, придя с инспекцией. И ведь речь не только о кипарисе, хотя и о нем в первую очередь, ведь дерево было высажено… ему столько-то лет… и так далее, но и о соблюдении правил противопожарной безопасности. Ведь подпаленный с одного своего исторического бока кипарис – явное доказательство того, что правила не соблюдаются. Нет датчиков задымления, нет огнетушителей, нет ведра с песком. А кроме того, сотрудники незаконно проживают в номерах. Подумав, Инна Львовна вычеркнула последнее и оставила только про кипарис, поскольку проживание требовало отдельного доноса и отдельного разбирательства. Нечего все валить в одну кучу. Она не какая-нибудь городская сумасшедшая.

Перечитав, Инна Львовна вычеркнула строчки про Славика. Потом, позже, когда на первое письмо будет реакция. Тут уже и про Славика, и про Катю-дурочку можно добавить. Про незаконное использование пансионатского фонда – тоже отдельно. Как вишенку на торт положить, чтобы уже никаких сомнений. И про сожительство, образ жизни начальника, моральный облик сотрудников – тоже потом. Залакировать.

Инна Львовна легла в свою одинокую девичью кровать с легким сердцем. Хорошо вечером поработала.

Пусть проверяют. Факт празднования дня рождения был? Был. Кипарис желтый? Желтый. А из-за чего – из-за солнца, которое в этом году беспощадное, жгучее, вся трава желтая, или имело место преступное возгорание – пусть специалисты разбираются. Лишь бы отреагировали, а там Ильичу все равно жизни не дадут. С его-то «послужным списком». Да прямо под кипарисом скрутить обязаны. И тогда… На вожделенном «тогда» Инна Львовна уснула. У нее был крепкий здоровый сон.