Фиби выглянула из окна машины. Адриенна была права: день прекрасный. Может быть, самый прекрасный в ее жизни. Она поцеловала дочь.

– По правде говоря, никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Не могу дождаться, когда можно будет снова начать работать.

– Мама…

Фиби почувствовала, как в ее вены хлынул поток адреналина – он пенился, шипел пузырьками, как шампанское.

– Пожалуйста, не говори, что мне надо отдохнуть. Я уже отдохнула. Мне нужен хороший сценарий. – Она сцепила пальцы рук, уверенная в том, что ей непременно предложат ведущую роль. – Пора теперь мне позаботиться о своей девочке. Как только станет известно, что я свободна, посыплются предложения. Не беспокойся.

Похоже было, что Фиби не может сдержать потока слов. Она была очень оживлена и абсолютно уверена в том, что ее ждут новые роли, продюсеры, мечтающие пригласить ее отобедать с ними, путешествия, которые они с Адриенной совершат вместе. Адриенне было знакомо это состояние матери. Она говорила о планах, которым никогда не суждено сбыться. Все это были симптомы болезни, уже знакомые дочери, как и состояние ее глубокой депрессии. Но после того как девушка видела мать такой несчастной, она и не думала пытаться разубедить ее и лишить иллюзий.

– Мне была ненавистна мысль, что ты осталась совсем одна, – говорила Фиби, когда они входили в квартиру.

– Да Селеста ночевала здесь чаще, чем дома. Она вполне серьезно восприняла твою просьбу опекать меня.

– Я знала, что могу на нее положиться.

– Как хорошо, что ты снова дома.

– Детка. – Фиби заключила лицо дочери в ладони и слегка отстранилась. – Нет, ты больше не ребенок. Сегодня тебе исполнилось восемнадцать. Я не забыла. Пока у меня еще не было возможности сделать тебе подарок, но я…

– Но ты его сделала, и он мне нравится. Хочешь посмотреть на него?

Обрадованная оживлением в глазах дочери, Фиби сказала:

– Надеюсь, дорогая, он сделан со вкусом…

– С отменным вкусом.

Адриенна потянула мать в гостиную. Над маленьким камином висел портрет.

Фиби исполнилось двадцать два года, когда сделали фотографию, с которой был написан этот портрет. Она была тогда в расцвете красоты, ее лицо заставляло трепетать мужские сердца. На ней сверкали королевские драгоценности и среди них знаменитое ожерелье «Солнце и Луна». Огонь и лед.

– О, Эдди!

– Его написал Либеритц. Это лучший портретист. Может быть, он несколько эксцентричен, но он настоящий мастер. Автор не хотел отдавать портрет, когда закончил его писать.

– Благодарю тебя.

– Единственное, чего я хотела, чтобы рядом со мной был всегда и оригинал.

– Это ожерелье… – Фиби провела рукой по шее. – Я все еще помню то ощущение, когда я надевала его, помню, как чувствовала его тяжесть. В нем есть магическая сила, Эдди.

– Оно все еще принадлежит тебе.

Адриенна подняла глаза на портрет и вспомнила. Все.

– Наступит день, когда оно снова окажется у тебя.

– Наступит день… – Фиби радостно улыбнулась. – На этот раз все пойдет на лад. Обещаю. Я не буду пить, не буду принимать пилюли, не буду постоянно думать о былых ошибках.

– Это как раз то, что я хотела услышать.

Адриенна потянулась к телефонному аппарату, чтобы ответить на звонок.

– Алло. Да. Пусть поднимется. Это сиделка. Доктор Шредер рекомендовал мне ее, по крайней мере на время.

Фиби повернулась спиной к портрету и тяжело опустилась в кресло.

– Мама, пожалуйста, не огорчайся. Фиби опустила плечи и сгорбилась.

– Не хочу видеть в доме белые халаты. Мне надоела эта чертова форма!

– Ладно, так и будет.

– И чтобы она не смела пялиться на меня, когда я сплю.

– Никто не собирается этого делать, мама.

– Это все равно что вернуться назад, в психиатрическую лечебницу.

– Я понимаю. – Адриенна потянулась к матери, но та уклонилась и не позволила дотронуться до своей руки. – Поверь, мама, это шаг вперед, а не назад. Сиделка – очень славная женщина, и я думаю, она тебе понравится. Пожалуйста, – добавила она беспомощно, – не отстраняйся от меня.

В течение следующих двух с половиной лет Фиби старалась не поддаваться своей болезни, которая, по-видимому, все время стремилась переиграть ее. Фиби хотела стать снова здоровой и крепкой, но намного легче было закрыть глаза и плыть по течению. Или вспоминать о прошлом. Или позволить себе впасть в заблуждение и считать, что все обстоит так, как ей бы хотелось. Иногда она воображала, что у нее сейчас временный простой между двумя фильмами, только что отснятая лента монтируется, а новый сценарий рассматривается. И случалось, что она по нескольку дней плыла на волнах эйфории, порожденной жизнью в придуманной ею самой реальности, существовавшей только в ее воображении. Ей приятно было представлять Адриенну молодой девушкой из общества, живущей беззаботно, скользящей по жизни, полной богатства и успеха, для которых она и была рождена. А потом придуманный ею мир внезапно переворачивался вверх тормашками. Фиби погружалась в столь глубокую и мрачную депрессию, засасывавшую ее как трясина, что иногда даже не различала отдельных дней. Она воображала, что снова живет в гареме, что ее окружают знакомые запахи и что она коротает бесконечные часы в зное и прострации. Пойманная в эту ловушку, она смутно слышала, как ее зовет Адриенна, но у нее не хватало сил отозваться.

Снова и снова Фиби проделывала мучительный путь обратно, и каждый раз это возвращение было тяжелее и тяжелее.

– Поздравляю с Рождеством! – сказала Селеста, входя в комнату.

На плечи ее был накинут мех – русская рысь, а руки полны свертков и коробочек, завернутых в блестящую бумагу.

Адриенна вскочила, чтобы освободить Селесту от них, в то же время разглядывая ее новое манто со смешанным чувством восхищения и зависти.

– В этом году Санта-Клаус пришел раньше?

– Просто я сделала себе маленький подарок в награду за успешные восьмимесячные выступления в «Окнах».

Селеста сняла манто и небрежно бросила его на стул.

– Фиби, ты выглядишь потрясающе!

Это была святая ложь. И все же Селеста подумала, что ее подруга действительно выглядит лучше, чем несколько недель назад. Ее лицо казалось не таким бледным и одутловатым. Сегодня Адриенна пригласила на дом парикмахера покрасить и уложить матери волосы, и сейчас они выглядели почти такими же роскошными, как когда-то.

– Так мило с твоей стороны прийти к нам. Знаю, что тебя, вероятно, приглашали в десятки мест.

– Да, и там были на выбор любые люди, начиная от несносных и кончая скучными. – Селеста со вздохом опустилась на софу и вытянула свои еще красивые ноги. – Ты прекрасно знаешь, что для меня нет места, где я охотнее всего провела бы канун Рождества, кроме вашего дома, и нет общества желаннее твоего и Эдди.