конкретном случае. Фактически получалось, что эти вопросы решались либо самим агентом, либо жандармскими офицерами, не искушенными в юридических тонкостях или намеренно толкавшими своих подчиненных на нарушение закона.

Вопрос о провокации был значительно сложнее, чем он представлялся революционерам, имевшим тенденцию зачислять в провокаторы всех агентов. В качестве примера можно привести самый важный по своим политическим последствиям случай провокации, связанный с именем Е.Н. Шорниковой. Молодая женщина, секретный агент Петербургского охранного отделения, стала секретарем военной организации столичного комитета РСДРП. Она узнала, что готовится «наказ» воинских частей Петербургского гарнизона членам II Государственной думы, в котором говорилось о готовности армии перейти на сторону революции. Хотя Шорникова сообщила все необходимые сведения, полиция ворвалась в квартиру депутата И.П. Озоля с опозданием на несколько минут, не застав солдатской делегации. Не удалось захватить и документ — он был вырван из рук полицейского пристава одним из депутатов, сославшимся на свою неприкосновенность. Тем не менее П.А. Столыпин потребовал от Думы лишить депутатской неприкосновенности 16 человек и отстранить от участия в заседаниях 55 человек. Когда этот ультиматум был отвергнут, последовал роспуск II Государственной думы.

В революционных кругах дело Шорниковой рассматривалось как классический пример полицейского произвола. Утверждалось, что идея «наказа» родилась в недрах тайной полиции, а текст документа был написан начальником Петербургского охранного отделения А.В. Герасимовым. По его поручению Шорникова якобы составила делегацию из первых попавшихся солдат и матросов, вручила им «наказ», привела к порогу квартиры, где заседала социал-демократическая фракция, и велела передать провокационный документ ничего не подозревавшим депутатам. Из всего этого правительство сделало «военный заговор», разогнало демократически избранное представительное учреждение и приняло реакционный избирательный закон, закрепивший перевес за имущими слоями населения. Что же касается социал-демократов, то суд, не имевший в своем распоряжении официальных документов, отправил их в Сибирь на основании никем не заверенной копии, представленной охранным отделением.

Не подлежит сомнению, что правительство искало предлог для осуществления политических целей. По этой причине тайная полиция, будучи осведомленной обо всех этапах подготовки названной акции, решила не вмешиваться до последнего мгновения, рассчитывая захватить депутатов с поличным. Весьма сомнительным с юридической точки зрения был судебный приговор. Вместе с тем полиция не готовила «наказ»; он был написан одним из литераторов, близких к социал-демократам. Точно так же полиция не имела отношения к формированию военной делегации. Шорникова выполняла чисто техническую работу, которая вместо нее могла быть поручена любому секретарю. Наконец, суд руководствовался скорее не копией документа, снятой Шорниковой, а резолюцией о вооруженном восстании, принятой III съездом РСДРП.

В целях безопасности агентов в большинстве случаев посылались обезличенные донесения. Разумеется, сплошь и рядом происходили нарушения установленного порядка, но при соблюдении всех правил в делопроизводстве охранки оставался только псевдоним, по которому нельзя было определить ни профессию, ни возраст, ни пол агента.

Отсутствие централизованного учета не позволяет судить об общей численности агентов. Одни исследователи называли цифру 30–40 тыс. человек, другие конкретизировали ее — 26 тыс., третьи уменьшали до нескольких тысяч. По всей видимости, цифра 1,5 или 2 тыс. ближе к истине, так как не противоречит свидетельствам руководителей политического сыска по отдельным местностям. Начальник Петербургской охранки Герасимов утверждал, что в столице в 1909 г. было не более 200 секретных сотрудников. Согласно докладу вице-директора Департамента полиции С.Е. Виссарионова, в Москве в 1912 г. было 159 агентов. В крупных городах обычно насчитывалось 10–30 агентов.

Неудивительно, что до сих пор не умолкает спор о том, кто еще из известных революционеров на самом деле являлся агентом охранки. Среди эсеров после разоблачения Азефа под подозрением были практически все руководители партии. После Октябрьской революции в эмигрантских кругах особенной популярностью пользовались компрометирующие материалы на большевистских комиссаров. Бывшие чиновники Киевского охранного отделения утверждали, что их информировал Л.Б. Розенфельд (Каменев). Другие охранники вспоминали, что в делах Нижегородского охранного отделения фигурировала нелестная оценка А.В. Луначарского как агента, которому нельзя доверять. По словам хорошо знавших его людей, Л.Д. Бронштейн (Троцкий), будучи товарищем председателя Петербургского совета рабочих депутатов, якобы тоже состоял на службе в Департаменте полиции. Время от времени всплывали документы об агентурной службе И.В. Джугашвили (Сталина) и назывались его агентурные клички — Семинарист, Фикус, Василий.

Возникла даже легенда, что Сталин поспешил расстрелять военачальников Красной армии, потому что в их руки попало досье с его агентурными донесениями. В свою очередь во время открытых процессов над противниками Сталина из большевистской гвардии им инкриминировались давние связи с охранкой. На самом деле не существует сколько-нибудь серьезных фактических данных о полицейской службе Сталина или других известных большевиков. Скорее всего, эти легенды появились в пылу политической борьбы с целью опорочить соперников.

IV

Официальный статус секретного сотрудника был очень шатким. Ему выплачивалось жалованье, но он не считался государственным служащим, и Департамент полиции не нес ответственности за его материальное обеспечение в случае провала. Вместе с тем способный осведомитель мог перейти в ряды чиновников и добиться высокого положения. Такой путь проделали, например, С.Г. Зубатов и П.И. Рачковский. Остановимся на карьере нескольких менее известных специалистов политического розыска.

Среди них был некто П.С. Статковский, который впоследствии возглавил сначала охранку в Петербурге, позднее — жандармское управление в Петербургской губернии и оставался на этом посту вплоть до 1912 г., когда его с почестями проводили на пенсию.

Происхождение Статковского никак не предполагало его будущей карьеры. Он родился в 1856 г. в Херсонской губернии в семье мелкого чиновника, в 1873 г. держал экзамен в реальное училище, но затем в возрасте семнадцати лет решил поступить на военную службу в пехотный полк — обычный выбор для молодого человека без связей и покровителей. Статковский поступил на службу, когда в армии получили распространение преобразования, проводимые военным министром Д.А. Милютиным, который развернул программу модернизации вооруженных сил России. Через несколько месяцев Статковский был рекомендован в юнкерскую школу; по окончании ее присваивалось младшее офицерское звание.

Затем неожиданное событие помешало его карьере. Статковский был исключен из школы за «поступок, не соответствующий званию юнкера»; правда, к экзаменам его допустили. (Царские власти нередко таким образом наказывали молодежь с радикальными взглядами за единичные проявления недовольства или протеста. Например, В.И. Ульянов (Ленин) был исключен из университета с юридического факультета, но допущен к экзаменам, блестяще сдал их экстерном, став дипломированным юристом.)

Начавшаяся в 1877 г. война с Турцией предоставила Статковскому возможность искупить свою вину. Он отлично служил, был награжден Георгиевским крестом 4-й степени и, сдав экзамен, получил младший чин в кавалерии. Затем он вторично оказался под подозрением, когда в 1884 г. возглавлял военную охрану в киевской тюрьме. Кто-то донес на Статковского, что он якобы проносил