– Конечно, закрутился, – с сочувствием протянула тетя Таня. – Ох, хороша у тебя девка!

Он растерянно смотрел, как за соседкой закрывается калитка. А он еще собирался что-то скрыть в деревне…

Аня приехала к конкурсу танцев, костюм для «цыганочки» ей легко подобрали накануне. Она скользнула в самый маленький размер, накинула на плечи цветастую шаль.

– Хорошо, – сказала Маргарита. – Фонограмма у нас одна и та же каждый год. Старайся.

– Вообще-то я не понял, – возмущенно пропищал срывающимся тенором дорогой танцмейстер. – У нас что – самодеятельность? Будем народ с улицы подбирать?

– Слушай, – уставилась на него Маргарита. – Ты мне что, тут указывать будешь за мои же деньги? Щас разбегусь и доложу: кто и от кого у меня выйдет! Не! Я тащусь от этих балерунов. Тут дела серьезные, мой милый. Посмотри в зал, какие быки пришли присматривать за этой «с улицы». Не боишься без чего-то остаться? – Шутка показалось Марго удачной, она захлюпала ртом и продолжила: – Зато танцевать будет легко.

– У меня получится, – вежливо сказала танцмейстеру Аня. – Я в пятом классе два месяца ходила в балетную школу при Большом театре. Мне говорили, что у меня способности. С тех пор танцую. Ну, когда хочу.

– Иди отсюда, – нежно велела сотруднику Марго. – Надоел. Аня, – понизила она голос до шепота, когда он вышел, – зачем твой прислал такую армию? У нас не бывает конфликтов. Не дай бог.

– Какие конфликты, о чем ты, Марго? Мальчики пришли посмотреть. Им просто интересно. Я же сказала: я сама за себя.

– Это называется – мальчики? – уточнила Марго. – Тогда я – девочка однозначно.

Аня ей улыбнулась и посмотрела на мониторе зрительный зал. Весь задний ряд занимали не просто «быки», как верно выразилась опытная Марго. Это были «быки» в образе, художественно оформленные, будто для съемок боевика. И обошлась Ане вся эта гора мускулов, кожанок с бахромой и металлическими нашлепками, широких поясов, из которых торчало что-то смертоубийственное, не так уж дорого. Аня сняла этих качков в окраинном тренажерном зале. Это были ребята из бедных семей, у которых вся фантазия уходила на то, чтобы выглядеть как крутые. Аня очень помогла им советами, как хороший режиссер. Кое-что подкупила. В роль они вжились идеально: глаза смотрели тупо и тускло, челюсти жевали жвачку. Их сначала не хотели пускать, Марго велела. Потом заволновались члены жюри, и Марго каждому кое-что пошептала на ухо. После этого все выглядели несколько пришибленными. Даже записной игрун и шутник замолчал, надел очки и демонстративно углубился в какую-то брошюру. Марго на самом деле накануне позвонили. И она узнала голос. Любой узнал бы этот голос. Звонил актер этого же театра с мобильника, который они с Аней взяли напрокат у дворника-мигранта. Обошлось это все ей вообще в смешную сумму. Актер потом долго хохотал. Смешливый попался.

Аня вышла из костюмерной. Все участницы конкурса уже позировали перед камерами, глядя друг на друга с широкими улыбками, демонстрируя одинаковые зубные импланты и невероятную доброжелательность. На самом деле некоторые уже возненавидели друг друга, у некоторых обострился гастрит от голода и зависти, некоторым была твердо обещана победа, и они смотрели на остальных почти с жалостью. На появление Ани не отреагировал никто. Прошел слух, что это родственница Марго. Все ее сторонились. Журналисты, у которых были заявки на конкретных участниц, смотрели в бумажку, уточняли фамилии, потом брали интервью. Аню обходили.

Выступления начались. В этот день показывали танцы народов мира. Девушки не просто старались. Они лезли из кожи вон, закусывая губы в кровь. Танцовщиц среди них не было. Исполнительница испанского танца в туфлях на высоких каблуках не слишком слушала музыку качучи[1], она из последних сил соединяла стук кастаньет и топот своих каблуков… Сначала раздался ее пронзительный крик, только потом все с ужасом, словно в замедленной съемке, наблюдали, как она падает. Быстро выскочили работники сцены, унесли ее на руках за кулисы, там уже ждали врач и Марго. Они какое-то время молча смотрели на вывернутые окровавленные лодыжки… Девушка продолжала кричать.

– Сделайте же ей укол, – не выдержала Аня. – Вы что, не видите, у нее кости торчат?

– Давай быстрее, – сказала врачу Марго. – Помрет от боли, пока «Скорая» приедет. Говорила я ей, что после такой операции рано на конкурс лезть. Нет, стояла на своем. Хирург разрешил! Бракодел хренов! Переломал ей ноги, бабки взял, и вот… Может, теперь калекой на всю жизнь останется.

– Типун тебе на язык, Марго, – сказала Аня. – Зачем ты ее выпустила после операции?

– За тем, за чем и тебя, – парировала Марго. – Ее бойфренд велел. Теперь она ему ни с ногами, ни без ног не понадобится. А я… Вообще-то год прошел после операции. Пусть хирург отвечает. Думаю, убьют его, – спокойно заключила она. – А может, и нет. Кончай мне указывать. Твой выход. Старайся, сгладь впечатление. А то сейчас начнется в газетах: там ужас-ужас.

Аня вышла, и в зале наступила тишина. Ее белые волосы, черные трагические глаза, красный рот без улыбки, как печать тайны, все это в сочетании с цыганским нарядом выглядело настолько экзотично, что зрители замерли в ожидании. Даже Анина массовка перестала жевать. Музыка. Конечно, это был не цыганский народный танец с обязательными элементами. Это был перфоманс, экспромт, когда одна тонкая, гибкая девушка создает ряд картин, свою историю, созвучную печальным и красивым мелодиям. Все смотрели на ее лицо, на смену его выражений. В конце Аня уронила шаль, а потом вдруг потеряла длинную юбку, оставшись в крошечных шортах – черных с розами, как шаль. Она прижала руки к груди, как будто защищала свое сердце. Зал взорвался аплодисментами. Все остальное утратило смысл. Девушки работали скучно и безрадостно. Они поняли, что этот конкурс ими проигран.

Сергей сидел у стола с белой скатертью, пил бледный чай с дешевой карамелькой из плетеной корзинки. Комната была очень чистой и очень бедной. Самой дорогой вещью в ней был компьютер, у которого и сидел настоящий Игорь Кондрашов в инвалидном кресле. Он сжимал подлокотники, но все равно было видно, что руки дрожат. Его мать Юлия стояла рядом. Усталое, почти изможденное лицо, ранняя седина в негустых волосах, заколотых на затылке, простое темное платье. И затравленное выражение загнанной львицы, которая готова в любой момент броситься на любого, защищая своего ребенка. Ему двадцать лет. Столько лет беспомощности, изоляции от внешнего мира, зависимости от матери – единственного человека, которому он дорог. Неужели нет горечи, обиды? Кондрашов мог бы его лечить на лучших курортах мира, он мог заполнить его жизнь всеми достижениями цивилизации. Но он просто забыл о нем.

– Игорь, – сказал Сергей. – Как мы выяснили, ты знаешь, что твой отец умер. Убит. Ведется следствие. Я к нему имею косвенное отношение. Я частный детектив. Меня попросили к тебе приехать, я приехал.