футляр так, как если бы в руках у нее оказался предмет, начиненный ртутью, которая вмиг может разлиться и которую потом не собрать. Открывает и застывает в немом изумлении. Кулон и вправду восхитительно смотрится.

– Это – мне?! – в замешательстве. – Ты с ума сошел! Это же бриллианты, примеряет на себя, убегает в спальню к зеркалу, возвращается в возбуждении. – Да, бриллианты… – словно не веря себе. – Безумно красиво. И дорого, наверное. Семьдесят пять тысяч! – видит цифры на бирке и ахает. – Нет, я не могу взять!

– Почему? Дарю от чистого сердца, ты же знаешь.

– Знаю, конечно, знаю. Это же безумие! Не возьму, – снимает и отодвигает на край стола.

– Не возьмешь, потому что слишком дорого? Но для меня вовсе не дорого, я же миллионер. Ты забыла?

– Что я мужу скажу? Что мне кулон этот бывший любовник подарил? – Берет со стола и приближает к глазам. – Боже, какая красота… немыслимая…

– Ничего не надо говорить. Спрячешь у себя в шкатулке какой-нибудь или не знаю где, при случае наденешь, и все.

– Стив знает – у меня никаких дорогих украшений нет. Откуда им взяться? Он видит, что обычно ношу. И вдруг – кулон за семьдесят пять. С ума сойти!

– Скажешь мужу – это не настоящие бриллианты, а подделка. Цирконий.

– Он, по-твоему, пальцем деланный? – произносит в обычной грубовато-простецкой манере, окончательно придя в себя. – Он очень ревнивый, как всякий по уши влюбленный. Возьмет втихаря и проверит у любого ювелира. Хороша же я буду…

– Что же, мне его назад нести?! – взвивается Костя.

– Не знаю… Пускай лежит у тебя. Подаришь какой-нибудь новой пассии, – и допивает бокал.

Молчат. Костя зло ходит по кухне, Маша сидит нога на ногу, безудержно курит. Нелепейшая ситуация, и ведь права Маша – о последствиях раньше надо было думать… У богатых мысли совершенно в ином направлении работают, язвит он по своему поводу.

– Придумал! – осеняет Костю. – Сними бокс в банке и положи кулон на хранение. Может, продашь потом, девчонкам на колледж пойдет, чтобы займы не брать.

Маша не спорит, сраженная Костиной логикой. В самом деле, вариант единственный.

– А носить начнешь, когда разведешься, – не вытерпливает под конец.

– Типун тебе на язык, – чмокает его в щеку.

Обнять, прижать к себе, слиться в долгом, протяжном поцелуе, и тогда… тогда короткие, как глоток, и жгучие, как ожог, минуты соития, задышливый крик-стон, из потаенной глуби поднимающийся, нарастающий – все как обычно. Нет, все будет уже по-другому. Даже в сладостный миг маленькой смерти не ощутит он прежнего, уносящего ввысь восторга, желания раствориться в трепещущем Машином теле или, наоборот, вобрать его в себя. Если это произойдет – то как жест благодарности, не более, признательности женской, ничего не стоящей – словно зубы почистить, а душой и мыслями далеко-далеко Маша, в новом своем мирке, куда Косте ход закрыт. И не будет после близости с ней опустошения, радости и грусти одновременно, а наступит совсем иное…

Из дневника Ситникова

В браке ты либо прав, либо счастлив, как сказала однажды на Динином дне рождения ее подруга. Поразился точности определения.

В обществе, обуянном жаждой приобретательства, и любовь неким образом оказывается зараженной импульсом власти и силы, – цитирую Лернера слово в слово. Это как бы две окружности пересеклись: отношение американцев к деньгам и успеху связано с их отношением к любви. Неизбежна связь такая в обществе, где материальный успех и успех в любви равным образом доблестью считаются. Сознательно или нет, американец переносит в эротическую сферу стимулы сферы экономической.

Брак – партнерство, где каждый – личность со своими правами. Зиждется такой добровольный союз в значительной мере на сексуальном соответствии. Такое соответствие американцы считают решающим фактором в любви и самовыражении личности. Нет его, и союз, как правило, распадается.

Дженнифер Лопес настаивала, чтобы в брачном контракте с Беном Аффлеком записано было: секс не менее четырех дней в неделю. Калькуляция. Может, потому и не состоялся их брак, что бедный Бен испугался: вдруг не справится… Дивная все-таки страна Америка…

Дано мне расставанье ощутить.

В чем суть его, теперь мне стало ясно:

злой мрак объемлет то, что так прекрасно,

чтоб ярче оттенить – и поглотить.

Я беззащитен был в минуты эти,

меня позвали, бросили; одно

мне виделось – все женщины на свете

как бы слились в то белое пятно.

Оно кивало уж не мне, мелькнуло

совсем вдали, мелькало без конца —

иль это только ветка деревца,

с которого кукушка вдруг вспорхнула?

На передачу денег отводит Костя себе неделю. Англия и Россия – потом, а пока звонит бывшей герлфренд, Леониду и редактору и назначает встречи. По весьма спешному делу, объясняет. С Эллой – в Манхэттене (та наотрез отказывается приехать к нему домой), в Квинс отправится сам, с Даней уговаривается увидеться вечером того же дня на Брайтоне.

Встречи похожие выходят, с той лишь разницей, что бывшую герлфренд долго уговаривать приходится, чуть ли перед ней не пластаться. Видятся они в полдень в пятницу – у Эллы отгул – в Гринвич-Вилледж, у «Анжелики», раньше часто бегали в киношку эту. Жара несусветная, тридцать четыре по Цельсию, и влажность высокая. Заскакивают в кафе на Бликер-стрит, столики наружу выставлены, предпочитают сесть внутри, где кондиционеры. Костя пиво заказывает, Элла воду и капуччино.

– Ну, как живешь? – Костя старается голосу придать максимально теплый окрас. Элла неважно выглядит, постарела, вокруг рта новые бороздки. Или он раньше не замечал?

От Эллы его ощупывающий взгляд не укрывается.

– Живу хорошо, – и нарочито долго воду пьет – не пьет, а держит у рта высокий стакан. Прикрывает как бы. Критичнее женщины к себе самой никто не относится.

– С кем живешь? – ломает барьер отчужденности. Все ж таки знакомы не один год, были любовниками, к чему разные цирлих-манирлих.

Элла глаза опускает. Так и не научилась не смущаться прямых, наглых вопросов. Раньше Костя этим не злоупотреблял, сейчас нарочно несвойственную ему роль играет. Молчит Элла, упорно уставилась на пенную шапку кофейной чашки. Ей всегда не хватало живости, искрометности мысли, юморного начала. Спокойная, основательная, правильная, домашняя. Кому-то хорошей женой была бы. Лишь однажды вспылила, вышла из себя, когда узнала о выигрыше Костином с опозданием в месяц.

– И чего взбеленилась тогда? – возвращается Костя к последнему их разговору. – Ну, не сказал. Не мог раньше времени, пойми…

– Давай оставим это, – меняются у Эллы глаза, как льдинки