Документы по последнему делу, с которым работал Тифферх, были аккуратно разложены у него на столе. Арнольф фон Роойстерс, богатый бюргер, оставлял все движимое имущество своему дворецкому Людвигу Фронтиссену. Очевидно, родственники пытались оспорить законность данного завещания, однако у Тифферха имелся документ, подписанный рукой покойного в пользу слуги, и это все решало. Я уселся за рабочий стол Тифферха, решив повнимательнее прочесть упомянутые бумаги. Кох занимался свитками в противоположном конце комнаты.

— Герр Стиффениис, — окликнул меня он, — здесь буфет, и он заперт.

Отыскав большую связку ключей в одном из ящиков стола, я швырнул ее сержанту.

— Посмотрите, может быть, какой-то из них подойдет, — сказал я.

Пока я продолжал чтение переписки по поводу тяжбы между родственниками фон Роойстерса и дворецким, до меня доносились звуки безуспешной возни сержанта с ключами. Потомки покойного обратились в Берлин к какому-то министру, а тот написал Тифферху с намерением выяснить, как в точности обстоят дела. Тифферх настаивал, что закон, без сомнения, на стороне удачливого дворецкого. Министр Ашенбреннер, который приходился фон Роойстерсу дальним родственником, согласился с Тифферхом, но с тем, чтобы положить конец спорам, выдвинул компромиссный вариант. В соответствии с ним Тифферх предложил членам семейства фон Роойстерсов половину его наследства, каковым счастливый дворецкий был вполне готов поделиться. Даты на некоторых из документов указывали на то, что с начала названных переговоров прошло уже два года, и Тифферх практически завершил дело к обоюдному удовлетворению сторон. В документах не содержалось никаких намеков на какой-то неразрешенный конфликт, который мог бы стать причиной убийства.

— Ничего не получается, сударь, — прервал мои размышления Кох. — Ни один из ключей не подходит.

— Ну что ж, в таком случае, — ответил я, — поступайте так, как вам рекомендовала служанка.

— Сударь?

— Взломайте замок, сержант. Если он спрятал ключ, значит, скорее всего хранил там деньги и ценности.

Кивнув, Кох принялся за замок. Через несколько минут сержант издал торжествующий возглас. Затем последовало молчание.

— Ну что, Кох? — спросил я с нетерпением в голосе, оторвавшись от бумаги, которую читал в тот момент. — Что вы там нашли?

— Подойдите и посмотрите сами, сударь, — ответил он.

Я хлопнул в ладоши, стряхнул пыль и прошел к нему в дальний угол комнаты. Кох поставил свечу на один из стульев, чтобы осветить буфет, оказавшийся глубоким и темным. На верхней полке стоял фарфоровый бюст улыбающегося Наполеона Бонапарта. Я протянул руку, чтобы взять статуэтку, и чуть не уронил ее, когда коснулся пальцами основания. Большим пальцем я случайно надавил на пружину — шляпа императора подскочила, и из волос у него на голове появились два рога.

— Какая забавная игрушка! — воскликнул я, рассмеявшись. — Что еще здесь есть?

На следующей полке лежали брошюры и листовки, которые у нас с Кохом по мере просмотра вызывали все больший интерес. Это были эротические и даже откровенно похабные сочинения, в которых в совершенно скабрезных выражениях характеризовался император Франции. Если верить анонимному карикатуристу, Бонапарт демонстрировал явное сексуальное предпочтение к животным. В особенности же он любил ослов, хотя на одной из картинок был изображен совокупляющимся со слонихой. Все язвительные комментарии к изображениям были на немецком языке. Кох первым обратил внимание на то, что непристойности были изготовлены на ручном печатном станке с использованием деревянных печатных форм, давно вышедших из употребления.

— Интересно, где он все это приобрел, — сказал я, просматривая листы с карикатурами.

— Вы полагаете, он мог принадлежать к какой-то политической группировке, сударь? — спросил Кох.

— Скорее пользовался услугами какой-нибудь подпольной библиотеки скабрезной литературы. Хотя кто знает… Создается впечатление, что герр Тифферх вел активную тайную жизнь.

И я задался вопросом, не могли ли лежавшие передо мной бумаги со странными изображениями быть причиной его семейных проблем. Возможно, его жена как-то случайно наткнулась на отвратительные шаржи и так никогда и не сумела преодолеть шок, испытанный ею в то мгновение? Внезапное осознание того, что ее всеми уважаемый супруг на самом деле является омерзительным извращенцем, способно в одну минуту превратить женщину с твердыми религиозными убеждениями в живую статую.

Живую статую…

У меня перед глазами вновь возник образ матери. Капельки пота выступили на лбу, а нервный тик в горле вызвал приступ кашля.

— Здесь, наверное, слишком пыльно, сударь, — заметил Кох. — Может быть, принести стакан воды?

— Нет, не нужно, в этом нет необходимости, — поспешно ответил я. Призрак матери с ее обвиняющим взором мгновенно исчез от звука его голоса.

— Вы думаете, нам следует просмотреть все брошюры, герр поверенный? — спросил Кох, не скрывая нежелания заниматься подобным, с его точки зрения, крайне предосудительным делом.

— Боюсь, что да, Кох, — ответил я. — Мы не можем оставлять без тщательного изучения никакие материалы.

— Понимаю, сударь, — произнес Кох и поспешно вернулся к тому делу, которое мгновение назад с такой готовностью хотел завершить, не доведя до конца.

Я постарался облегчить его задачу. Теперь мы просматривали листовки спереди и сзади лишь в поисках каких-либо имен. Мы не нашли ничего, за исключением нескольких noms-de-plume[10]явно фантастического и франкофобного происхождения: Cul de Monsieur,[11]Seigneur Due de Pore,[12]Milord Mont de Merde[13]и тому подобное. Мы вернули материалы на место и перешли к следующей полке буфета. Стоявшая на ней большая коричневая, обитая бархатом шкатулка была заперта на маленький замок. Прибегнув вначале к помощи связки ключей и потерпев полное фиаско. Кох по моему приказу вскрыл шкатулку складным ножом. Она открылась, и нашему взору предстала семейная миниатюра из воска и дерева: Бонапарт и его возлюбленная — Жозефина Богарне. Они расположились лицом друг к другу: император стоя, а императрица сидя рядом на стуле. На прелестном лице Жозефины застыло странное выражение: рот и глаза широко открыты, так, словно императрица пребывает в состоянии неописуемого ужаса. При прикосновении к жезлу у основания статуэтки штаны Наполеона спадали до колен, член его вздымался вертикально — а по длине он не уступал его ногам — и конец его зависал где-то у самых губ дамы. Рычаг с противоположной стороны автомата заставлял голову женщины наклониться и совершить такие отвратительные и извращенные вещи, на которые не способна никакая уважающая себя французская императрица.