Это оружие сразу привлекло мое внимание. Оно не было частью изваяния. Лезвие тускло поблескивало серебром в свете факелов. Рукоять — явно из кости какого-то большого зверя, пожелтевшая от времени, вся покрыта сложным лиственным орнаментом. Мне совершенно четко представилось, как оно ложится в мою руку, в привычную именно к такой длине и балансу правую ладонь.

Три факела на стенах. Один — напротив входа, еще два — симметрично по бокам. Вместе с дверью как раз выходили словно бы углы квадрата. Пламя факелов вдруг моргнуло, словно сквозняк пронесся по комнате-склепу. Я не знаю, почему пришло в голову сравнение со склепом. И как объяснить то, что произошло дальше, я тоже не знаю. Изваяние вдруг пошевелилось. Сначала мне показалось, что это — игра света и теней, простой обман зрения. Но друид встал на ноги. Я попятился. Был он где-то на голову ниже меня. Слишком хрупкое сложение. Узкие плечи, тонкие руки. Женщина, понял я. Но разве среди друидов есть женщины?

Ее тело плавно перетекло в боевую стойку. Я выхватил свое оружие. Уже по первым движениям стало ясно: противник мне попался серьезный. Я сразу же попытался выбросить из головы все вопросы — «Кто она?», «Что здесь делает?», «Откуда взялась женщина в друидских одеждах?». Все это ерунда. Спокойствие.

Она атаковала внезапно и очень быстро, но я успел сосредоточиться. Взмах топором, я ухожу назад, лезвие сверкает прямо перед носом. Спокойствие. Мой топор обрушивается на ее плечо, я пользуюсь преимуществом в росте и весе, удар быстр, и все же она успевает, повернувшись ко мне спиной, подставить щит ребром ниже лезвия. Спокойствие. Она тут же начинает обратное движение, налегая на щит всем телом, прибавляя его вес к моей инерции, вырывает топор у меня из рук, зацепив за лезвие своим щитом. Очень сложный прием, требующий четкости в каждом движении. Спокойствие. Я чувствую, что она сейчас сделает. Я знаю. Спокойствие принесло свои плоды. Продолжая поворот, она вновь бьет сверху, наискось, от плеча к бедру. Классика. Я меняю стойку, ловлю ее лезвие на изгиб своего клинка. Поворот налево, при этом правая рука хватает рукоять ее топора, а плечо толкает ее самое. Она отлетает, оставляя друидский топор у меня в руках, но я продолжаю поворот, и теперь уже два лезвия бьют в нее…

Ее нет. Изваяние все так же лежит на алтаре. Руки скрещены на груди. На левой — щит-полумесяц, а в правой… правая пуста. Я возвращаю меч в ножны и рассматриваю свой топор. Он кажется мне живым. Чувствуется, он стар — старше всего, что я видел, возможно, старше камней этого подземелья. И в то же время в нем словно бы есть какая-то собственная мощь. Начинаю понимать: он сам пришел ко мне, сам дался в руки. Лезвие такое тонкое, и в то же время чувствуется прочность, острота, неудержимость.

Повинуясь какому-то непонятному импульсу, я шагнул вперед и ударил по изваянию на алтаре. Брызнули обломки камня. Изваяние женщины рассыпалось, а алтарь развалился на две равные половинки. Я развернулся и направился к выходу. То, что здесь раньше жило, — его теперь нет. И мне здесь больше делать нечего. Шут был прав — сюда стоило прийти. И Безумный Кузнец был прав: мне надо искать свой путь.

Я вышел, хлопнул дверью. Сзади послышался грохот. Я обернулся. Из-под двери поднималось облачко пыли. Затихло бормотание Безумного Кузнеца. Мы оба смотрели на вход. Он подошел, потянул за дверную ручку. Дверь открылась, а за ней — лишь плита. Я не знаю, что там было раньше — капище, могила или Место Силы, — но, похоже, я вынес душу этого места, и оно перестало существовать.

— Пришел. Увидел. Наследил, — проговорил Кузнец нараспев. — След-поземка пылью по земле, каменной глыбой в норе, дверью неприступною, дверь ту ни открыть, ни разбить, ни огнем не спалить, не пройти сквозь нее ни человеку, ни нелюди, ни тем, что по небу птицами летают да по земле красным зверем гуляют, — никому во веки вечные. Три Мира клевером-трилистником на той двери сошлись, ан перерублен стебель — листику завянуть, засохнуть, пылью рассыпаться на сорок ветров, на все стороны света лететь пыли, не знать покою, пока не залетит в избу рубленую, что не в граде, не в селище, не во поле, не в лесу стоит. Пока не встретит зверя заморского, что по небу летает, хотя не пчелка-труженица, не птица певчая, не комар-пискун, не муха-цокотуха, ой да не сокол-сапсан, да не гриф-орел, не ворон мудрый, не сорока болтливая, ой да не воробышек малый, а белый конь. Ой да осядет пыль на сапоги того зверя, что и не зверь вовсе, хотя зверем зовется, а зверя того лишь дитя малое боится да мышки-норушки. А в коготках-то у зверя чудо чудное, диво дивное. А в коготках-то у зверя чудо-веревочка. Вои глупые-неразумные ту веревочку выкинули за то, что слаба веревочка да рвется в бою, а тот, кто слышит ушами, очами видит да чистым разумом мыслит, за веревочку ту потянет да притянет планету черную к Луне, да на Луну и бросит, на воев глупых-неразумных, что чудо-веревочку не сожгли, не утопили, ни на куски не порубили, а выкинули на потребу врагу черному духу.

И вот что странно: весь этот бред в голове у меня отложился. Даже как топор друидский в руки мне дался, помню смутно, а слова Безумного Кузнеца — слово в слово. Вот, записал — думается, вдруг кто поймет, что он бормотал. Ну что поделать, не могу я пренебрегать такими людьми. Иногда даже пытаюсь разгадать слова его. Мать рассказывала, есть такие предсказатели — оракулы. Говорят — чистый бред, а рядом стоит второй познавший таинства, стоит на грани Мира Видений и слышит совсем не то, что прочие, и свободно толкует слова оракула. Эх, жаль, раньше я это ерундой считал, не обучился.

— Спасибо, Кузнец, — сказал я. — Ты, как всегда, дал то, что надо.

Он что-то бормотал еще, но я уже не слушал, шел прочь. Почему-то чувство было такое, что мы с Безумным Кузнецом теперь в разных Мирах, и не сойтись нам больше в одном, не услышать и не понять мне предсказаний его.

* * *

Я возвращался быстрым шагом. Внутри что-то пело. Чувство значительности сегодняшнего дня переполняло меня до краешка. Казалось, ударом, который расколол алтарь, я обрубил и какой-то этап своей жизни, несомненно важный, но уже пройденный. Конечно, плутонец никогда не прекращает учиться, но учителей искать я больше не буду. Этот этап подошел к концу.

Преисполненный радостных мыслей, я заметил Грешника только потому, что он в своих белых одеждах слишком уж выделялся. Он стоял, опершись на шест, и, я понял, поджидал меня. Бледная улыбка тронула его губы при моем появлении.

— Что случилось? — спросил я. Вроде бы повода для беспокойства не было, Грешник был спокоен, но, с другой стороны, он всегда был спокоен. А вот к доверительным разговорам наедине, наоборот, склонен не был.

— У нас гости, — ответил он. — Вот решил тебя предупредить.

— Что за гости?

— Шут привел Хирото.

— Когда успел? — удивился я. — И часа не прошло, как мы с Шутом расстались.

— Какой час, Миракл? Вы ушли три дня назад! — воскликнул Грешник. — К вечеру Шут вернулся и сразу же ушел опять. А сегодня привел Хирото. Понятно, не одного. Его бойцы сразу оцепили комнату Шута, в том числе и по Теням.

Вот и еще одна загадка Безумного Кузнеца. «Три Мира клевером-трилистником». Да, так он говорил. И время там, где Миры сходятся, течет по-другому. Для меня прошел час, а для других — три дня.