И все это он выдал на одном дыхании. Обвел мутным взглядом пещеру. Или комнату — я так и не определился, как назвать. Стены — полусфера, выложены старым камнем, некоторые глыбы — со свежими сколами, и не поймешь, с кем дрался Безумный Кузнец — с реальным противником, со своим ли больным воображением и его химерами.

— Мать, помоги-защити, отец, не смей меня трогать, матушка!!! Черный-черный лес, черный-черный мишка, не смей меня трогать! Черные-черные тени в черном-черном городе… А ты ведь такой же, как и я. Не любит твоя матушка отца твоего. Сердце пробить-проколоть сталью острой, буйну голову снести с плеч широких, тело разрубить на тысячу кусочков, ан нет, плачь-рыдай, матушка, умер, тебя не дождался и меня, горемыку, не дождался. Ушел по тропе, а тропа-то жжется-колется, режет ноженьки, аки клинок булатный, да в крови и слезах закаленный, а твердолобостью людской аки бритва заточенный, не увидеть, не догнать, не взрезать грудь белую, не достать сердца ретивого, ретивое, да непокорное, кровью от любви истекшее да предательством закаленное, не пронзить, не разбить, не разрубить.

Я слушал это бормотание, этот бред, и странное было чувство. Вроде бы бессмыслицу несет Кузнец — на то и Безумный, казалось бы. И вдруг на миг проступит в немыслимом хороводе слов и образов какой-то высший смысл.

— О чем ты предупредить меня хочешь? — тихо спросил я.

— Ой, сотни клинков каленых, тьма копий ясеневых, стрел вострых — тьма тем, ан не страшны они. А страшен зверь-бер, тот, что путь-дорогу к меду ведает, а во сто раз страшнее тот, который не может убить, да сам под смертью ходит после смерти, потому как смертушки ему и нет, ибо сердце, бей-тончи его, ан все едино, надежду позабыв, верою полно, и сердце то не разбить, не расколоть, в огне не сжечь да кривдою-обманом не опутать…

Вдруг Безумный Кузнец прекратил свое бормотание и как-то странно уставился на меня. Я еле смог сдержать дрожь, а взгляд красных глаз вдруг стал осмысленным.

— За оружием, стало быть, пожаловал, — промолвил мастер. — Еще одного Скоморох-проказник выучил добра молодца. — Он расхохотался. — Ну зело добра.

— Да, мне нужно оружие, — чуть отстраненно произнес я.

Бессмысленная скороговорка Кузнеца словно дернула за какие-то ниточки в душе. Почему-то мне показалось, что, слушай я его слова из Мира Видений все было бы ясно.

— Зачем ты ко мне пришел? — В голосе уже не осталось сумасшедших ноток. И каждое слово — как удар молота по наковальне, такое же звонкое и весомое. — Разве мало других оружейников? Почему именно ко мне?

— Ты — лучший.

— Но ты же не хотел идти. Почему пошел?

— Шут настоял, — тяжело вздохнул я. — Я серьезно не хотел, но пока еще я — его ученик.

— Ты же и сам сперва не хотел, а опосля захотел. Он не заставил бы тебя.

— Потому что это предопределено! — крикнул я. — Это знак!

— Дурак, — махнул он рукой. Странно, теперешняя манера его речи была так непохожа на архаичные заговоры. — Я не могу сработать оружие для тебя, — сказал он.

— Значит, ты попробуешь меня убить? Насколько я знаю, от тебя получали либо оружие, либо смерть.

— Дважды дурак, — подвел он итог. — А теперь выслушай меня внимательно, прежде чем я пущу тебя дальше, и постарайся понять мои слова. У тебя есть умение, но ты не умеешь им пользоваться, поэтому сейчас я скажу по-простому, по-убогому. А ты слушай да на ус мотай, хотя это — лишь тень того, что ты мог бы узнать. Кем ты себя возомнил? Хансером ты себя возомнил. И началось: Скоморох для тебя — Лин-Ке-Тор, Пантера — Гюрза, мать — Тайви, а Грешник — Бьярни. Ну а меня ты возомнил Агием. Вот только оружия я тебе ковать не буду и с тобой не пойду. Ты уже понял, что мое жилище находится под Замком Конклава, так вот, ходов туда нет. И не дам я тебе их ни искать, ни прокладывать. Забудь про путь, каким шел твой отец, он не для тебя. Свой ищи.

— Спасибо — и за совет, и за то, что все на свои места расставил, — хрипло проговорил я. — И за бред твой спасибо — авось когда пойму, что ты сказать хотел. И что не пришиб, тоже спасибо. Могу идти? Молот в спину не метнешь?

— Может, и метну, я ж безумный, что с меня возьмешь? — задумчиво промолвил он. — Куда собрался?

— А что мне здесь еще делать?

— То, что я тебе ничего не буду ковать, совсем не значит, что мне нечего предложить. Но каким бы ни был исход, я останусь здесь. Запомни: я сам по себе, не пробуй меня заставлять.

— Да не заставляет никто тебя, — вспылил я. В самом деле, такая манера разговаривать меня уже порядком злила.

— Так то сейчас. — Безумный Кузнец осклабился. — Кто знает, как завтра запоешь. Вот я и предупреждаю сразу.

— Завтра и посмотрим, как запою. Предлагай, чего хотел.

— То не я, а ты хотел. Вон дверца, видишь?

— Ну вижу… — Стена освещалась неравномерно, и в самой темной части под пылью и паутиной угадывались очертания небольшой двери.

— Вот заходи туда. Все, что вынесешь, — твое, — усмехнулся он.

— А там есть кто? — спросил я. Мало ли, может, зверь какой подземный или еще какая тварь. Лучше уж знать, что тебя ждет.

Безумный Кузнец вновь осклабился:

— Может, и есть кто, а может, никого нет. А может, серы мышки-норушки все растащили да запрятали под черный камень, под белый песок, туда, где душенькам неприкаянным нет отдыха-покою, думы-чаянья гнетут пуще панциря наборного, что на чадо-младенца надели, ан велика ему бронь ратная, не знает — не ведает, что делать, как быть, рад бы встать на резвы ноженьки, да груз тянет к Земле-матушке. А дитя-то с глазами старца седого-древнего, а дитя-то с силушкой богатыря-витязя, возьмет дитя в руки палицу стопудовую, ой, задрожит Земля-матушка, ой, разлетятся птички певчие, красный зверь в нору попрячется — да рыбы в омут-бочаг нырнут. Глядь — а небо-то на Землю-матушку валится, глядь — а моря-то выходят из берегов. То планета черная на Луну свалилася, а Луна — на Землю-матушку, да так, что вышло из берегов море Варяжское, выбросило на берег струги, а у стругов паруса не красные, не белые, да не в полосочку, как весенние фиалки цветом паруса те. Ой, куда ж вы, люди-звери, почему не спешите силушкой да удалью помериться? Вельми разумен старец, что по небу летает да по земле бегает, аки серый волк, не велит бить пришлых воев, не велит хватать мечи-сабельки, а велит толмача звать, что разумеет по-заморскому, да велит нести дары богатые…

Я не стал слушать дальше. Видимо, Безумный Кузнец вновь начал бредить. Ну и пусть, посмотрим, что там, за его дверью. Открылась она неожиданно легко и бесшумно, хотя, как мне показалось, петли давно проржавели. Внутри была комната еще просторнее. По центру — какой-то алтарь. Не пустой. Сперва я подумал, что на нем лежит мертвец, но, присмотревшись, понял: это — статуя. Статуя друида. Все так, как я помнил: длинный плащ с капюшоном, полумаска скрывает низ лица. Руки скрещены на груди. На левой — щит-полумесяц, а в правой… Я не знал, как назвать это оружие. Явно я видел далекого предка друидского серпа-меча. Только рукоять — гораздо длиннее, а боевая часть — шире и короче. Словом, пропорции топора угадывались.