В то же утро Эллен отправилась в двуколке к Левинджерам в Монкс Лодж, а по дороге решила заехать в Брэдмут, в «Корону и Митру», чтобы узнать последние новости о Генри. Оставив двуколку у дверей гостиницы, Эллен забежала на минутку в комнату своего брата и обнаружила, что он сидит, опираясь на подушки, а рядом с ним сидит Джоанна и читает ему; что хуже всего – читает стихи! Против поэзии вообще Эллен ничего не имела, но ей был хорошо известен рассказ о Паоло и Франческе, и она понимала: если юноша и девушка начинают вместе читать стихи – между ними что-то есть!

– Доброе утро, Генри! – сказала Эллен. – Боже мой, дорогой! Что ты делаешь?

– Доброе утро, Эллен! – отвечал Генри. – Я наслаждаюсь стихами, которые читает мне Джоанна – у нее это чудесно выходит.

Эллен не удостоила Джоанну даже взглядом, а та встала при ее появлении, держа книгу в руках.

– Я и понятия не имела, что ты тратишь время на такую ерунду, особенно по утрам, когда твоя комната еще даже не прибрана. Однако забудем о поэзии. Я приехала спросить, как твои дела, а также сообщить, что я обедаю у Левинджеров. Ты ничего не хочешь им передать?

– Ничего особенного, – сказал Генри с едва заметным ожесточением. – Передай мою искреннюю благодарность мисс Левинджер за ее записку, фрукты и цветы, которые она мне прислала.

– Очень хорошо, тогда я поеду – не хочу, чтобы лошадь застоялась. До свидания, мой дорогой, я загляну на обратном пути! – и Эллен ушла, не дожидаясь ответа.

– Я хотел спросить у нее, как здоровье отца! – сказал Генри. – Но она не дала мне ни единого шанса… Что ж, теперь, когда буря миновала, продолжайте, Джоанна.

– Нет, сэр, извините… не думаю, что мне стоит продолжать читать вам стихи.

– Почему же? Я глубоко заинтригован. Мне кажется, лет двадцать прошло с тех пор, как я слышал о Ланселоте и Элейн, – и он с улыбкой посмотрел на девушку.

– Потому что… потому что мисс Грейвз не хочет, чтобы я читала вам стихи, и я осмелюсь сказать – она совершенно права! – выпалила Джоанна, отчаянно краснея. – Не моего ума это дело – стихи. Только вот насчет уборки она зря, неправда это – вы же сами видели, как я вытирала пыль после того, как тетя ушла!

– Моя дорогая девочка, не расстраивайтесь! – отвечал Генри с теплотой, которой, быть может, и сам не ожидал от себя. – Я не привык, чтобы моя сестра или кто угодно указывали мне, кому следует читать мне стихи, а кому не следует – и этого не будет. Но вы сильно расстроились, мне кажется. Уверяю вас, это совершенно излишне. Давайте-ка пойдем на компромисс: стихов сегодня больше читать не будем, а почитаем «Таймс»!

Тем временем Эллен катила в своей двуколке по берегу, направляясь в Монкс Лодж, куда и прибыла через каких-то полчаса.

Монкс Лодж, причудливый старинный дом красного кирпича, был построен во времена Тюдоров. С трех сторон его окружали ряды мрачных шотландских елей, а с восточной стороны прямо перед домом был разбит газон, однако не слишком широкий: не более ста ярдов. Таким образом, из всех окон с этой стороны дома открывался великолепный вид на океан.

Позади дома был разбит сад, старомодный и прекрасный, однако на газоне перед домом не было ни цветочка, ни куста, ни деревца, поскольку жестокие восточные шторма и соленые брызги, достигавшие вершины утеса, не позволили бы выжить здесь ни одному растению.

Эллен сошла с двуколки, и слуга провел ее в сад, где она нашла Эмму, сидящую за чтением или делающую вид, что читает, в тени кедра; день был жарким и тихим.

– Как мило с вашей стороны было приехать, Эллен! – воскликнула девушка, вскакивая. – И так рано!

– О, это не было такой уж большой жертвой, дорогая моя! – рассмеялась Эллен, нежно целуя Эмму. – Так приятно сбежать от всех в это восхитительное место и провести несколько часов в тишине. Я с нетерпением ждала этого визита всю неделю. Что касается моей домашней жизни – вся она ныне состоит из болезней и разговоров о них. Ничего интересного.

– Но как же так? Ведь вы помолвлены! – удивилась Эмма.

– Даже в помолвке есть свои недостатки, что однажды, без сомнения, обнаружите и вы, – слегка пожав плечами, отвечала Эллен. – Эдуард, бесспорно, лучший и драгоценнейший из мужчин, но иногда он слишком… старается. Он слишком ласков, слишком внимателен ко мне – а ведь вам известно, что характер у меня независимый. Я не хочу, чтобы за мной повсюду ходили и ворковали, словно нянька за малым ребенком.

– Возможно, после свадьбы он перестанет это делать, – с некоторым сомнением в голосе отозвалась Эмма.

Она никак не могла представить свою прекрасную и грозную подругу – иногда нежная Эмма признавалась себе, что Эллен выглядит даже чересчур… внушительно – в качестве объекта нежного воркования и постоянного трепетного внимания.

– Надеюсь на это! – решительно ответила Эллен. – Кстати, я только что заезжала к Генри и нашла его в полном восторге, сжимающим вашу записку в одной руке и розы – в другой. Он просил меня передать вам самые добрые пожелания и сказать, что он очень тронут вашим вниманием…

– Это были лилии! – тихо сказала Эмма, глядя себе под ноги.

– А? Ну, я и говорю – лилии. Я хотела сказать – лилии, а сказала почему-то – розы! – невинным тоном прощебетала Эллен. – Кстати о лилиях: вы выглядите немного бледной, моя дорогая.

– Я всегда выгляжу бледной, Эллен, а в последнее время, как и вы, очень беспокоюсь…

– Ба! Да кто же может побеспокоить вас в этом Эдеме!

– Никто. Это все мои собственные мысли. Наверное, даже Ева чувствовала беспокойство в своем Эдеме после того, как съела то яблоко…

Эллен улыбнулась и покачала головой.

– Я не так умна, как вы, я не понимаю притчи. Если вы хотите моего совета – опуститесь до моего уровня и говорите прямо.

Эмма повернулась и медленно вышла из тени кедра в золотой поток солнечного света. Очень медленно прошла она по дорожке, засыпанной гравием, вдоль цветущих розовых кустов, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться особенно пышным цветком.

«В этом белом платье она больше похожа на бабочку, чем на живую женщину! – подумала Эллен, с любопытством наблюдая за девушкой. – Не удивлюсь, если она поплывет по воздуху и растает в солнечных лучах… Однако на солнце слишком жарко, я за ней не пойду, пожалуй. Если ей есть что сказать, она сама вернется».

Она оказалась права. Постояв в конце аллеи, Эмма повернулась и пошла, вернее поплыла, обратно к кедру.

– Я буду говорить прямо, хотя сначала не могла решиться на это. Мне стыдно за себя, Эллен, мне так стыдно, что иногда хочется убежать на край земли, чтобы никто меня больше не увидел.

– Но почему, дорогая моя? – спросила Эллен. – Какое ужасное преступление вы совершили, что так раскаиваетесь?

– Не преступление, а глупость – говорят, что это еще хуже. Непростительную глупость. Вы знаете, о чем я: о словах, которые я произнесла в тот вечер, когда ваш брат был при смерти. Вы, должно быть, слышали их.